ГЛАВА IX. НА ПОСЛЕДНЕМ СОВЕТЕ  

  Наутро по светлому небу плыли высокие, легкие облака; веял
западный ветер. Леголас и Гимли встали рано и отпросились в
город повидаться с Мерри и Пином.
  – Спасибо хоть они живы, – проворчал Гимли, – а то все-таки
обидно было бы: ну и набегались же мы по их милости!
  Эльф и гном рука об руку вошли в Минас-Тирит, и встречные
дивились таким невиданным и непохожим спутникам: прекраснолицый,
легконогий Леголас звонко распевал утреннюю эльфийскую песню, а
Chlkh чинно вышагивал, поглаживая бороду и озираясь.
  – Вот здесь недурная кладка и камень хорош, – говорил он,
разглядывая стены, – а там вон никуда не годится, и улицы
проложены без понятия. Когда Арагорн взойдет на престол, пришлем
ему сюда наших подгорных каменщиков, и они так ему отделают
город, что любо-дорого будет посмотреть.
  – Садов им здесь не хватает, – заметил Леголас. – Что ж так:
один голый камень, а живой зелени почти нету. Если Арагорн
взойдет на престол, наши лесные эльфы насадят здесь вечнозеленые
деревья и разведут певчих птиц.
  Наконец они явились к князю Имраилю, и Леголас, взглянув на
него, низко поклонился, ибо распознал в нем потомка эльфов.
  – Привет тебе, господин! – сказал он. – Давным-давно покинула
Нимродэль лориэнские леса, однако же, как я вижу, не все, кто
был с нею, уплыли на запад из Амротской гавани.
  – Да, многие остались, если верить нашим преданьям, – сказал
князь, – но с незапамятных времен не забредали сюда наши дивные
сородичи. Глазам не верю: эльф в Минас-Тирите, в годину войны и
бедствий! Что тебя сюда привело?
  – Я – один из тех Девяти, что вышли из Имладриса во главе с
Митрандиром, – сказал Леголас. – А это гном, мой друг; мы
приплыли с Государем Арагорном. Нам хотелось бы видеть наших
друзей и спутников Мериадока и Перегрина. Говорят, они на твоем
попечении.
  – Да, вы их найдете в Палатах Врачеванья, я сам вас туда
провожу, – сказал Имраиль.
  – Лучше дай нам провожатого, господин, – сказал Леголас. – Ибо
Арагорн просил передать тебе, что он более не хочет появляться в
городе, однако вам нужно безотлагательно держать военный совет,
и он призывает тебя вместе с Эомером Ристанийским к себе в
шатер. Митрандир уже там.
  – Мы не промедлим, – сказал Имраиль, и они учтиво
раскланялись.
  – Величавый государь и доблестный военачальник, – сказал
Леголас гному. – Если и теперь, во времена увяданья, есть в
Гондоре такие правители, то каков же был Гондор во славе своей!
  – Да, древние строенья добротней, – сказал Гимли. – Так и все
дела людские – весной им мешает мороз, летом – засуха, и
обещанное никогда не сбывается.
  – Зато вызревает нежданный посев, – возразил Леголас. – Из
праха и тлена внезапно вздымается свежая поросль – там, где ее и
не чаяли. Нет, Гимли, людские свершенья долговечнее наших.
  – И однако несбыточны людские мечтанья, – заметил гном.
  – На это эльфы ответа не знают, – сказал Леголас.
  Посланец князя отвел их в Палаты Врачеванья; они нашли своих
друзей в саду, и отрадна была их встреча. Они гуляли и
беседовали, наслаждаюсь недолгим отдыхом и ясным покоем
ветреного утра. Когда Мерри притомился, они устроились на стене,
к которой примыкала больничная роща. Широкий Андуин, блистая под
солнцем, катил свои волны к югу и терялся – даже от острого
взора Леголаса – в зеленоватой дымке, застилавшей широкие долины
Лебеннина и Южной Итилии.
  И Леголас умолк, вглядываясь в солнечную даль; он увидел над
Рекою стаю белых птиц и воскликнул:
  – Смотрите, чайки! Далеко же они залетели! Они изумляют меня и
тревожат мне сердце. Впервые я их увидел и услышал в Пеларгире,
во время битвы за корабли: они вились над нами и кричали. И я
тогда замер, позабыв о сраженье, ибо их протяжные крики были
вестями с Моря. Моря, увы, я так и не видел, но у всякого эльфа
дремлет в душе тоска по Морю, и опасно ее пробуждать. И из-за
w`ej я теперь не узнаю покоя под сенью буков и вязов.
  – Скажешь тоже! – возразил Гимли. – Ив Средиземье глазам
раздолье, а дела – непочатый край. Если все эльфы потянутся к
гаваням, поскучнеет жизнь у тех, кому уезжать некуда.
  – Ужас как станет скучно! – сказал Мерри. – Нет уж, Леголас,
ты держись подальше от гаваней. И людям вы нужны, и нам тоже; да
что говорить, нужны и гномам – умным, конечно, вроде Гимли. И
всегда будете нужны, если только все не погибнут, а теперь я
надеюсь, что нет. Хотя, похоже, это были еще цветочки, а ягодки
впереди: что-то конца не видно проклятой войне.
  – Да не каркай ты! – воскликнул Пин. – Солнце, как видишь, на
небе, и денек-другой мы еще пробудем вместе. Меня вот
любопытство разбирает. Ну-ка, Гимли! Вы уже сто раз за утро
успели помянуть свой поход с Бродяжником, а толком ничего не
рассказали.
  – Солнце-то солнцем, – сказал Гимли, – да лучше бы, наверно, и
не вспоминать об этом походе, не ворошить темноту. Знал бы я,
как оно будет, нипочем и близко не подошел бы к Стезе Мертвецов.
  – К Стезе Мертвецов? – переспросил Пин. – Арагорн про нее
обмолвился, а я думаю – о чем это он? Так что, развяжешь язык?
  – Очень уж не хочется, – сказал Гимли. – Тем более что на этой
Стезе я опозорился: я, Гимли, сын Глоина, мнил себя выносливее
всякого человека, а под землей – отважнее всякого эльфа.
Оказалось, что мнил понапрасну – я осилил путь лишь по воле
Арагорна.
  – И из любви к нему, – добавил Леголас. – Его все любят –
каждый на свой лад. Ледяная мустангримская дева и та полюбила.
Мы покинули Дунхерг, Мерри, в предрассветный час накануне вашего
прибытия, и народ там был в таком страхе, что никто нас и не
провожал, кроме царевны Эовин – как она, выздоравливает?
Печальные были проводы, я очень огорчился.
  – Увы! – сказал Гимли. – А я никого от страха не замечал. Нет,
не стану я про все это рассказывать.
  И он замолк, точно воды в рот набрал; но Пин и Мерри не
отставали, и наконец Леголас молвил:
  – Так и быть, давайте уж я расскажу. Мне вспоминать не
страшно: ничуть не испугали меня человеческие призраки.
Напротив, они показались мне жалкими и бессильными.
  И он коротко поведал им о зачарованной пещерной дороге, о
сборище теней у горы Эрек и о переходе длиною в девяносто три
лиги до Пеларгира-на-Андуине.
  – Четверо с лишним суток ехали мы от Черного Камня, – сказал
он. – И поверите ли? Чем гуще чернела тьма, насланная из
Мордора, тем больше я проникался надеждой – ибо в этом сумраке
Призрачное Воинство словно окрепло и стало куда ужаснее с виду.
Воинство мчалось за нами, и пешие не отставали от конных. Ни
звука не было слышно, лишь мерцали тысячи глаз. На Ламедонском
нагорье они нас нагнали, окружили как бы холодным облаком и
пролетели бы мимо, но Арагорн их остановил и велел им следовать
позади.
  "Даже привидения повинуются ему, – подумал я. – Что ж, может
статься, они и сослужат нам службу!"
  Лишь в первый день рассвело, потом уж рассветов не было; мы
пересекли Кирил и Рингло и на третий день подъехали к Лингиру за
устьем Гилраина. Там ламедонцы отбивались от свирепых пиратов и
южан, приплывших вверх по реке. Но и защитники города, и враги –
все побросали оружие и разбежались, крича, что на них напал сам
Король Мертвецов. Один только Ангбор, правитель Ламедона,
сохранил мужество и предстал перед Арагорном, а тот велел ему
собрать ополчение и следовать за нами, не страшась Серого
Bnhmqrb`.
  "Наследник Исилдура зовет вас к оружию", – сказал он.
  И мы пересекли Гилраин, рассеивая полчища союзников Мордора;
наконец решено было передохнуть, однако вскоре Арагорн вскочил
на ноги с возгласом: "Вставайте! Минас-Тирит уже осажден. Боюсь,
он падет, если мы не поспеем на выручку!" И мы сели на коней
среди ночи и во весь опор помчались по лебеннинской равнине.
  Леголас прервался, вздохнул и, обратив взгляд к югу, тихо
запел:
  Живым серебром струятся Келос и Эруи
  В зеленых лугах Лебеннина!
  Высокие травы колышутся. Ветром повеяло с Моря,
  И колеблются белые лилии.
  Колокольчиками золотыми
  Звенят, звенят на рассвете мэллос и альфирин
  В зеленых лугах Лебеннина.
  Если ветром повеяло с Моря!
  В наших песнях эти луга всегда зеленеют, но тогда они виделись
пустошью, серою пустошью под черными небесами. И по этим широким
лугам, топча траву и цветы, мы день и ночь гнали врагов до
самого устья Великой Реки.
  Там я почуял, что мы совсем близко от Моря: перед нами
простерлась темная водная гладь и стаи морских птиц оглашали
кликами берега. О возгласы быстрых чаек! Предрекала ведь мне
Владычица, что я покой потеряю – вот и потерял.
  – А я этих чаек даже и не заметил, – сказал Гимли, – я ждал
большого сраженья. Там ведь стояла главная армада Умбара,
пятьдесят больших кораблей, а малых и не счесть. Беглецы,
которых мы гнали, уже достигли гавани и напустили там страху.
Корабли побольше снимались с якоря и уходили вниз по Реке или к
другому берегу, а поменьше – вспыхивали, как факелы. Но
хородримцы, зная, что отступать некуда, со свирепым отчаянием
изготовились к бою, а когда увидели нас, разразились хохотом.
Еще бы – нас три десятка, а их видимо-невидимо.
  Но Арагорн остановил коня и громовым голосом крикнул: "Теперь
вперед! Заклинаю вас Черным Камнем!" И внезапно Призрачное
Воинство, до того скрывавшееся позади, обрушилось серой волной,
сметая все на своем пути. Я услышал дальние крики, глухо
затрубили рога, прокатился смутный многоголосый гул – будто
донеслось эхо давным-давно минувшей битвы. Мелькали тусклые
клинки; может, они и рубили, не знаю, только незачем было
рубить, мертвые побеждают страхом. Никто не устоял.
  Они хлынули на корабли у причалов и метнулись по воде к тем,
что стояли на якорях: моряки и воины, обезумев от ужаса, прыгали
за борт, остались лишь рабы, прикованные к веслам. Мы промчались
к берегу сквозь толпы бегущих врагов, разметав их, как вороха
листьев. На каждый большой корабль Арагорн отправил одного из
своих северян: они освобождали и увещевали пленных гребцов-
гондорцев.
  Еще до исхода этого темного дня врагов не осталось и в помине:
одни потонули, другие без оглядки удирали восвояси. То-то я
подивился, как исчадия ужаса и тьмы сокрушили злодейские козни
Мордора. Враг побит его же оружием!
  – Было чему дивиться, – подтвердил Леголас. – А я тогда, глядя
на Арагорна, подумал, каким великим, страшным и всемогущим
властелином стал бы он, присвоив Кольцо. Недаром в Мордоре так
его испугались. Но чистота души превосходит разумение Саурона;
Арагорн разве не потомок Лучиэни? Это род без страха и упрека,
таким он и пребудет во веки веков.
  – Гномы так далеко не заглядывают, – сказал Гимли. – Но
bnhqrhms властителен был в тот день Арагорн. Захватив черную
армаду, он взошел на мостик огромного корабля и велел трубить во
все трубы, брошенные врагом. Призрачное Воинство выстроилось на
берегу и стояло в безмолвии, почти что невидимое, только взоры
их горели красными отсветами пылающих кораблей. И Арагорн,
обратившись к мертвецам, громогласно молвил:
  "Внимайте наследнику Исилдура! Вы исполнили клятву, которую
преступили. Возвращайтесь в свой край и более не тревожьте
тамошних жителей. Покойтесь с миром!"
  И тогда Князь Мертвецов выступил вперед, преломил копье и
уронил обломки. Потом низко поклонился, повернулся – и все Серое
Воинство вмиг умчалось, исчезло, словно туман, рассеянный
ветром. А я будто очнулся от сна.
  В ту ночь мы отдыхали, а другие работали не покладая рук. Ибо
мы освободили тысячи пленников-гондорцев, галерных рабов, а
вскоре потянулись толпы из Лебеннина и с дельты, и Ангбор
Ламедонский привел всю свою конницу. Мертвецов больше не было,
страх отпустил, и люди стекались помогать нам и посмотреть на
наследника Исилдура – молва о нем проложила огненный след в
ночи.
  Ну, вот почти что и конец нашей повести. Вечером и ночью
корабли готовили к отплытию, набирали моряков, отбирали
ратников; утром отплыли. Кажется, как уж давно это было, а всего-
то позавчера утром, на шестой день похода из Дунхерга. Но
Арагорн все тревожился, как бы не опоздать.
  "От Пеларгира до Харлондских пристаней сорок две лиги, –
говорил он. – И если мы назавтра не приплывем в Харлонд, все
пропало".
  Добровольцы сели на весла и гребли изо всех сил, но поначалу
мы плыли медленно: против течения все-таки, в низовьях оно,
правда, не быстрое, да ветра, как назло, не было никакого. Я уж
совсем приуныл – победить победили, а что толку? – но тут
Леголас вдруг рассмеялся.
  "Выше бороду, отпрыск Дарина! – сказал он. – Говорят ведь: как
будешь к пропасти катиться, надежда заново родится". С чего бы
ей заново родиться – этого он объяснять не стал. Ночью было не
темнее, чем днем, только тоскливо до смерти; далеко на севере в
тучах играло зарево, и Арагорн сказал: "Минас-Тирит горит".
  А к полуночи надежда и впрямь заново родилась. Моряки с дельты
поглядывали на юг и говорили, что пахнет свежим ветром с Моря. В
глухой час подняли паруса, плыли мы все скорее, и на рассвете
засверкала пена у водорезов. А дальше вы знаете: в солнечный
полдень мы примчались с попутным ветром и развернули боевое
знамя. Великий это был день в незабвенный час, что бы ни
случилось после.
  – Что ни случится после, подвиги не тускнеют, – сказал
Леголас. – Поход Стезей Мертвецов – это был подвиг, и он не
потеряет величья, даже если Гондор опустеет и обезлюдеет.
  – Увы, похоже на то, – сказал Гимли. – Очень угрюмые лица у
Гэндальфа и Арагорна. Вот бы узнать, о чем они там в шатре
совещаются! Я, как и Мерри, не чаю конца проклятой войне. Но как
бы то ни было, я готов сражаться и дальше ради чести гномов
Одинокой Горы.
  – А я – за эльфов Дремучего Леса, – сказал Леголас, – и ради
любви к Государю Белого Древа.
  Друзья замолчали и долго еще сидели на высокой стене,
раздумывая каждый о своем; между тем вожди совещались.
  Расставшись с Леголасом и Гимли, князь Имраиль немедля послал
за Эомером; они спустились по улицам притихшего Града и вышли на
равнину, где Арагорн разбил шатер невдалеке от места гибели
jnmsmc` Теодена. И Арагорн, и Гэндальф, и сыновья Элронда их уже
дожидались.
  – Государи мои, – сказал Гэндальф, – вот что сказал перед
смертью наместник Гондора: "Может быть, и одержите вы победу у
стен Минас-Тирита, но удар, занесенный над вами, не отразить".
Он говорил это в отчаянии, и все же слова его правдивы.
  Зрячие Камни не лгут, и заставить их лгать не под силу даже
властелину Барад-Дура. Он может, пересилив противника, отвести
ему глаза или придать увиденному ложный смысл. Однако,
разумеется же, Денэтор взаправду и воочию видел несчетные
полчища Мордора, растущие день ото дня.
  У нас едва хватило сил отбиться от первого нашествия. Скоро
будет новое, куда пострашнее. На победу надежды нет, в этом
Денэтор прав. Все равно – оставаться ли здесь и выдерживать,
истекая кровью, осаду за осадой или погибнуть в неравной битве
за Рекой. Можно лишь выбирать из двух зол меньшее; и, конечно,
благоразумнее запереться в своих крепостях и хоть ненадолго, но
отсрочить всеобщую гибель.
  – Стало быть, ты советуешь укрыться в Минас-Тирите, Дол-
Амроте, Дунхерге и сидеть там, как дети в песочных замках во
время прилива? – спросил Имраиль.
  – Такой совет недорого стоит, – отвечал Гэндальф. – Разве мало
отсиживались вы при Денэторе? Нет! Я сказал, что благоразумнее,
но я вас не призываю к благоразумию. Я сказал, что на победу
надежды нет, однако мы можем и победить – только не оружием.
Дело решит Кольцо Всевластья – залог незыблемости Барад-Дура и
великое упованье Саурона.
  Вы, государи мои, знаете о Кольце достаточно, чтобы понять то,
что я говорю. От него зависит и наша судьба, и судьба Саурона.
Если он им вновь завладеет, то тщетна ваша доблесть: победа его
будет молниеносной и сокрушительной, такой сокрушительной, что
он безраздельно воцарится в этом мире – должно быть, до конца
времен. Если же Кольцо будет уничтожено, то Саурон сгинет – и
сгинет столь бесследно, что до конца времен, должно быть, не
восстанет. Ибо он утратит всю силу, которой владел изначально, и
разрушится все, что было создано его властью, а он пребудет во
тьме кромешной безобразным исчадием мрака, будет грызть самого
себя от бессилия воплотиться. И великое зло исчезнет из мира.
  Неминуемо явится в мир иное зло, может статься, еще большее:
ведь Саурон всего лишь прислужник, предуготовитель. Но это уж не
наша забота: мы не призваны улучшать
  мир и в ответе лишь за то время, в которое нам довелось жить,
– нам должно выпалывать зловредные сорняки и оставить потомкам
чистые пахотные поля. Оставить им в наследство хорошую погоду мы
не можем.
  Саурон знает, что ему грозит, и знает, что его потерянное
сокровище нашлось. Он только не знает, где оно, – будем
надеяться, что не знает. Поэтому его и гложут сомнения. Ведь
иным из нас под силу совладать с Кольцом. Это он тоже знает. Я
верно понял, Арагорн, что ты показался ему в Ортханкском
палантире?
  – Да, перед самым выездом из Горнбурга, – подтвердил Арагорн.
– Я рассудил, что время приспело, что затем и попал этот Камень
ко мне в руки. Тогда было десять дней, как Хранитель пошел на
восток от Рэроса, и Око Саурона – так я подумал – надо бы
отвлечь за пределы Мордора. А то его в Черной Башне давно уж
никто не тревожил. Но знал бы я, как он всполошится и как быстро
двинет готовое войско, я бы, может, и поостерегся. Чуть не
опоздал я к вам на выручку.
  – Но как же так? – спросил Эомер. – Ты говоришь, Гэндальф, все
opno`kn, если он завладеет Кольцом. Почему же он нас не боится,
если думает, что Кольцо у нас?
  – Он в этом не вполне уверен, – отвечал Гэндальф, – и не
привык дожидаться, как мы, покуда враг нападет. Кольцом, он
знает, враз не овладеешь, и владелец у него может быть лишь
один; стало быть, нам не миновать раздоров. Кому оно достанется,
тот перебьет соперников. А Кольцо его предаст и возвратится к
Саурону.
  Он следит за нами, он многое видит и слышит. Повсюду летают
его дозорные-назгулы. Перед рассветом пролетали они над
Пеленнором, хотя почти никто из усталых и сонных ратников их не
увидел. Тревожные замечает он знаки: Меч, которым отрублен был
его палец вместе с Кольцом, выкован заново; ветер переменился,
развеял тучи, пригнал корабли, и огромное войско нежданно-
негаданно разбито наголову, а вдобавок погиб его могучий
предводитель.
  Он с каждым часом укрепляется в своих подозрениях. Око его
устремлено на нас, все прочее он минует невидящим взором. И мы
должны приковать его Око к себе. В этом вся наша надежда. Так
что совет мой вот каков. Кольца у нас нет: мудро это было или
безрассудно, однако оно отослано с тем, чтобы его уничтожить,
иначе оно уничтожит нас. А без Кольца мы не сможем одолеть
Саурона. Но Око его не должно прозреть истинную опасность. Своей
отвагой победы мы не достигнем, но удача Хранителя – почти
невероятная – все же зависит от нашей отваги.
  Как Арагорн начал, так и надо продолжать, не давая Саурону
времени оглянуться. Надо, чтобы он собрал все силы для решающего
удара, чтобы стянул к Черным Вратам все свое воинство и Мордор
остался бы без охраны. Надо немедля выступать в поход. Мы должны
послужить для него приманкой, и приманкой неподдельной. Он
пойдет на приманку, он жадно схватит ее: подумает, что наша
поспешность – признак гордыни нового хозяина Кольца. Он скажет
себе: "Ах, вот как! Быстро же он высунулся, только чересчур уж
осмелел. Пусть-ка подойдет поближе – и угодит в ловушку. Тут-то
я его и прикончу, и то, на что он покусился, станет моим
навеки".
  Мы должны попасться в его ловушку – намеренно и безоглядно, не
надеясь остаться в живых. Ибо, вернее всего, нам придется
погибнуть в битве вдали от родной земли; если даже и будет
низвергнут Барад-Дур, мы этого не увидим. Но такая уж нам выпала
участь. И не лучше ль это, чем покорно дожидаться гибели – ее мы
все равно не избегнем – и, умирая, знать, что грядущего века не
будет?
  Воцарилось молчание. Наконец Арагорн сказал:
  – Пути назад я не вижу. Мы у края пропасти, и надежда сродни
отчаянию. А колебаться – значит упасть наверняка. Пусть все
прислушаются к совету Гэндальфа: он давно уж ведет борьбу с
Сауроном, и нынче решается ее исход. Если б не Гэндальф, спасать
было бы уже нечего. Впрочем, я никого не хочу неволить. Каждый
пусть выбирает сам.
  И Элроир сказал:
  – Для этого мы и явились с севера, и наш отец Элронд советует
то же, что Гэндальф. Мы не отступим.
  – Что до меня, – сказал Эомер, – то я мало смыслю в этих
сложных делах, но мне и так все ясно. Я знаю одно: мой друг
Арагорн выручил из беды меня и весь мой народ, и, коли ему
теперь нужна моя помощь, я пойду с ним куда угодно.
  – Ну а я, – сказал Имраиль, – признаю себя вассалом Государя
Арагорна, хоть он пока и не взошел на престол. Воля его для меня
закон. Я тоже пойду с ним. Однако ж он сам назначил меня
m`leqrmhjnl Гондора, и мне надлежит прежде всего позаботиться о
гондорцах. Немного благоразумия все-таки не помешает. Надо
предусмотреть и тот и другой исход. Если возможно, что мы
победим, если есть на это хоть малейшая надежда, то Гондор
нуждается в защите. Не хотелось бы мне вернуться с победой в
разрушенный город и разоренную страну. Между тем я знаю от
мустангримцев, что с севера нам грозит большое войско.
  – Это верно, – сказал Гэндальф. – Но у меня и в мыслях не было
оставить город без зашиты. Нам нужна не очень многочисленная
рать: мы ее поведем не на приступ Мордора, а затем, чтобы
погибнуть в сражении. И выйти надо не сегодня завтра. Я как раз
хотел спросить: сколько ратников мы сможем собрать в поход через
два дня, не больше? Ведь это должны быть стойкие воины и притом
добровольцы, которые знают, на что идут.
  – Все еле держатся в седлах, – сказал Эомер, – и почти все
изранены. Так скоро я вряд ли и две тысячи наберу – ведь надо и
здесь оставить не меньше.
  – Войска у нас больше, чем кажется, – сказал Арагорн. – С юга
идут подкрепления – ратники береговой охраны. Два дня назад я
отправил из Пеларгира через Лоссарнах четыре тысячи; их ведет
бесстрашный Ангбор. Если мы тронемся в путь через два дня, то
они будут на подходе. Тысячи три отправлено вверх по Реке на
кораблях, баркасах и лодках; ветер все еще попутный, и в Харлонд
уже приплыли несколько кораблей. Словом, я думаю, мы соберем
тысяч семь пехоты и конницы, а защитников города прибавится по
сравнению с началом осады.
  – Врата разрушены, – сказал Имраиль. – Кто сумеет их
восстановить, нет у нас таких мастеров!
  – В Эреборе, в Подгорном Царстве Дайна, такие мастера есть, –
сказал Арагорн. – И если сбудутся наши надежды, то я со временем
попрошу Гимли, сына Глоина, привести сюда самых искусных гномов.
Но люди надежней ворот, и никакие Врата не устоят перед
вражеским натиском, если у них недостанет защитников.
  На этом кончился совет вождей; решено было, что послезавтра
утром семь тысяч воинов, если столько наберется, двинутся в
поход – большей частью пеших воинов, ибо путь их лежал через
неизведанный, дикий край. Арагорн обещал набрать две тысячи
ратников из тех, что приплыли с ним от устья Андуина. Имраилю же
надлежало выставить три с половиной тысячи, Эомеру – пятьсот
мустангримцев в пешем строю, сам же он поведет отборную дружину
из пятисот конников, и будут еще пятьсот, в том числе сыны
Элронда, дунаданцы и витязи из Дол-Амрота, – общим счетом шесть
тысяч пеших и тысяча конных. Но большую часть мустангримских
всадников, три тысячи под началом Эльфхельма, отсылали на
Западный Тракт против вражеского воинства в Анориэне. И
следовало немедля отправить дозоры на север и на восток – за
Осгилиат, к дороге на Минас-Моргул.
  Они разочли и распределили войска, наметили и обсудили пути их
продвиженья – и вдруг Имраиль громко рассмеялся.
  – Право же, – воскликнул он, – хороша шутка, за всю историю
Гондора смешнее не бывало: семи тысяч воинов и для передового
отряда маловато, а мы их поведем к воротам неприступной
крепости. Ни дать ни взять мальчишка грозит витязю в броне
игрушечным луком с тростинкой-стрелою! Ты же сам говоришь,
Митрандир, что Черный Властелин все видит и все знает – может,
он не насторожится, а лишь усмехнется и раздавит нас одним
мизинцем, как назойливую осу?
  – Нет, он попробует поймать осу и вырвать у нее жало, – сказал
Гэндальф. – И есть среди нас такие, что стоят доброй тысячи
витязей в броне. Думаю, ему будет не до смеху.
  – Нам тоже, – сказал Арагорн. – Может, оно и смешно, да
смеяться что-то не тянет. Настает роковой час: мы свой выбор
сделали, очередь за судьбой. – Он обнажил и поднял кверху
Андрил; солнце зажгло клинок. – Не быть тебе в ножнах до конца
последней битвы, – промолвил он.