ГЛАВА V. ПОХОД МУСТАНГРИМЦЕВ  

  Мерри лежал на земле, закутавшись в одеяло, и удивлялся, как
это сокрытые мраком деревья шелестят в безветренной духоте.
Потом он поднял голову и снова услыхал отдаленный рокот
барабанов на лесистых холмах и горных уступах. Барабаны внезапно
стихали и опять рокотали то дальше, то ближе. Неужели часовые их
не слышат?
  Было темно, хоть глаз выколи, но он знал, что кругом полным-
полно конников. Пахло конским потом, лошади переступали с ноги
на ногу и ударяли копытом в хвойную подстилку. Войско заночевало
в сосняке близ Эйленаха, высокой горы посреди Друаданского леса,
через который проходил главный тракт восточного Анориэна.
  Хоть Мерри и устал, но ему не спалось. Они ехали уже целых
четверо суток, и густевшие потемки все больше угнетали его.
  Он уж и сам не понимал, чего он так рвался ехать, когда ему не
то что можно, а даже велено было остаться. Не хватало еще, чтобы
старый конунг узнал об ослушанье и разгневался. Но это вряд ли.
Дернхельм, похоже, договорился с сенешалем Эльфхельмом,
начальником эореда. Ни сенешаль, ни воины его Мерри в упор не
видели и не отвечали, если он заговаривал с ними. Дескать,
навьючил Дернхельм зряшную поклажу – ну и ладно. А Дернхельм за
все время ни с кем ни словом не перемолвился. Мерри чувствовал
себя никчемной мелюзгой, и было ему очень тоскливо. А вдобавок и
тревожно: войско оказалось в тупике. Дальняя крепь Минас-Тирита
была от них за день езды. Выслали дозорных: одни не вернулись,
другие примчались и сообщили, что дорога занята врагами, большая
рать стала лагерем в трех милях к западу от маячной горы Амон-
Дин, отряды идут по тракту, до передовых лиги три. Орки рыщут по
придорожным холмам. Конунг с Эомером держали ночной совет.
  Мерри жаждал с кем-нибудь поговорить; он вспомнил о Пине и еще
пуще огорчился. Бедняга Пин, один-одинешенек в осажденном
каменном городе: ужас, да и только. Мерри захотелось стать
рослым витязем вроде Эомера, затрубить в какой-нибудь, что ли,
рог и галопом помчаться на выручку Пину. Он сел и снова
прислушался к рокоту барабанов, теперь уж совсем поблизости.
Вскоре стали слышны негромкие голоса, мелькнули между деревьями
полуприкрытые фонари. Конники зашевелились во мраке.
  Высокий человек споткнулся об него и обругал проклятые
сосновые корни. Мерри узнал по голосу сенешаля Эльфхельма.
  – Я не сосновый корень, господин, – сказал он, – и даже не
вьюк с поклажей, а всего-навсего ушибленный хоббит. Извиняться
не надо, лучше скажи мне, что там такое стряслось.
  – Пока ничего такого, спасибо растреклятому мороку, – отвечал
Эльфхельм. – Но государь приказал всем нам быть наготове:
тронемся в одночасье.
  – Значит, враги наступают? – испуганно спросил Мерри. – Это их
барабаны? Я уж подумал, мне мерещится, а то никто будто и не
слышит.
  – Да нет, нет, – сказал Эльфхельм, – враги на дороге, а не в
горах. Ты слышишь барабаны лешаков, лесных дикарей: так они
переговариваются издали. Живут они в Друаданском лесу, вроде бы
с древних времен, немного осталось их, и таятся они хитро, точно
дикие звери. Обычно-то им дела нет до войн Гондора или Ристании,
mn сейчас их встревожила темень и нашествие орков: испугались,
что вернутся Темные Века – оно ведь и похоже на то. Хорошо хоть
нам они не враги: стрелы у них отравленные и в лесу с ними не
потягаешься. Предлагают помочь Теодену: как раз их вождя повели
к нему. Вот с фонарями-то шли. Ну и будет с тебя – я и сам
больше ничего не знаю. Все, я пошел выполнять приказ. А ты, вьюк
не вьюк, а давай-ка вьючься!
  И он исчез в темноте. Мерри очень не понравились хитрые дикари
и отравленные стрелы: он и так-то не знал, куда деваться от
страха. Дожидаться было совсем невтерпеж, лучше уж точно знать,
что тебя ждет. Он вскочил на ноги и крадучись пустился вдогонку
за последним фонарем.
  Конунгу разбили палатку на поляне, под раскидистым деревом.
Большой, прикрытый сверху фонарь висел на ветке, и в тусклом
свете его видны были Теоден с Эомером, а перед ними сидел на
корточках человечина, шишковатый, как старый пень, и, точно
чахлый мох, свисал с его мясистого подбородка реденький клок
волос. Коренастый, пузатый, толсторукий и коротконогий, в
травяной юбочке. Мерри показалось, что он где-то его уже видел,
и вдруг ему припомнились Пукколы в Дунхерге. Ну да, то ли один
из тамошних болванчиков ожил, то ли явился дальний-предальний
потомок тех людей, которых изобразили забытые умельцы давних
веков.
  Мерри подобрался поближе, но пока что все молчали, и наконец
заговорил дикарь: должно быть, его о чем-то спросили, и он
раздумывал. Голос его был низкий, гортанный, но, к удивлению
Мерри, говорил он на всеобщем языке, хотя поначалу запинался и
примешивал к речи диковинные слова.
  – Нет, отец коневодов, – сказал он, – мы не воины, мы
охотники. Мы стреляем горгуны в лесу, орколюды мы очень не
любим. И тебе горгуны враги. Потому будем тебе помогать. Дикий
народ далеко слышит, далеко видит, знает все тропы. Дикий народ
давно-давно здесь живет, раньше, чем сделались камень-дома,
раньше, чем из воды вылезали высокие люди.
  – Да нам-то в помощь нужны воины, – сказал Эомер. – А от тебя
и троих какая же помощь?
  – Помощь узнавать, – отвечал дикарь. – Мы глядим и все видим,
смотрим с высоких гор. Камень-город трудно стоит, хода-выхода
нет. Кругом огонь горит, теперь внутри горит пожар. Ты хочешь
туда? Тебе надо быстро скочить. Большой лошадиной дорогой
скочить нельзя, там горгуны и дальние люди оттуда. – Он махнул
на восток узловатой короткой рукой. – Много-много, ваших много
не столько.
  – Откуда ты знаешь, что их больше? – недоверчиво спросил
Эомер.
  Ничего не выразилось ни на плоском лице, ни в темных глазах
дикаря, но голос его зазвучал угрюмо.
  – Мы – дикари, дикий, вольный народ, мы не глупый ребенок, – с
обидой сказал он. – Я великий вождь Ган-бури-Ган. Я считаю
звезды на небе, листья на ветках, людей в темноте. Ваших воинов
десять раз и еще пять раз по сорок десятков. Их воинов больше.
Будете биться долго, и кто кого одолеет? А вокруг камень-города
много-много еще.
  – Увы! Все это верно, – сказал Теоден. – И наши разведчики
доносят, что дорогу преградили рвами и понатыкали кольев. С
налету их смять не удастся.
  – Все равно медлить нельзя, – сказал Эомер. – Мундбург в огне!
  – Дайте молвить слово Ган-бури-Гану! – сказал дикарь. – Он
знает другие дороги и поведет вас там, где нет рвов, где не
ходят горгуны, только наш народ и дикие звери. Люди из камень-
dnlnb давно, когда были сильные, сделали много дорог. Они резали
горы, как охотники дичину. Народ говорит, наверно, они кушали
камни. Через Друадан к Мин-Риммону ездили большие повозки. Давно-
давно не ездят и дорогу забыли. Мы одни помним: вон там она идет
на гору, за горой прячется в траве, деревья ее прячут, а она
обходит Риммой и мимо Дина ведет вниз, к большой лошадиной
дороге. Мы вас проведем туда, а вы перебейте всех горгунов и
прогоните дурную темноту ярким железом, и дикий народ будет тихо
жить дальше в своих диких лесах.
  Эомер переговорил с конунгом на ристанийском языке, и наконец
Теоден обратился к дикарю.
  – Ладно, пойдем в обход, – сказал он. – Оставляем большое
войско у себя в тылу, но что из этого? Если каменный город
падет, мы не вернемся. А выстоит, победим – худо придется оркам,
отрезанным от своих. Тебя же, Ган-бури-Ган, мы щедро одарим и
станем твоими верными друзьями.
  – Мертвые не одаряют живых и в друзья им не годятся, –
ответствовал дикарь. – Если темнота вас не съест, тогда после не
мешайте диким людям бродить, где хотят, по лесам и не гоняйте
их, как диких зверей. Не бойтесь, Ган-бури-Ган в ловушку не
заведет. Он пойдет рядом с отцом коневодов, обманет – убейте.
  – Да будет так! – скрепил Теоден.
  – А когда мы выйдем на большую дорогу? – спросил Эомер. – Раз
вы поведете нас, придется ехать шагом, и путь, наверно, узкий.
  – Дикий народ ходит быстрым шагом, – сказал Ган. – По
Каменоломной долине, – он махнул рукою на юг, – можно ехать
четыре лошади в ряд; в конце и в начале путь узкий. Нашего ходу
отсюда до Амон-Дина как от рассвета до полудня.
  – Стало быть, передовые доедут за семь часов, – сказал Эомер,
– а задние, пожалуй, часов за десять. Мало ли что может нас
задержать, да и войско сильно растянется; потом, на дороге, всех
не сразу построишь. Теперь-то который час?
  – Кто его знает, – сказал Теоден. – Темень стоит
беспросветная.
  – Темень стоит, ночь проходит, – сказал Ган. – Когда солнце
глаза не видят, кожа его чует. Уже оно выше Восточных гор. В
небесных полях совсем светло.
  – Тогда надо поскорее выступать, – сказал Эомер. – Сегодня-то
никак не поспеем, но хоть к завтрему.
  Мерри не стал дослушивать, тишком улизнул и побежал
собираться. Ну вот, завтра уже и битва, в которой, похоже,
немногим суждено уцелеть. Но он снова подумал о Пине, о пожаре в
Минас-Тирите – и кое-как совладал со страхом.
  День прошел спокойно: ни засад, ни дозоров на пути не
обнаружилось. Обок охраняли войско дикари-охотники, и мимо них
мышь бы не прошмыгнула, не то что вражеские лазутчики. Чем ближе
к осажденному городу, тем сумрачней сгущалась мгла, и вереницею
смутных теней казались люди и кони. У каждой колонны был
провожатый, а старый вождь шел рядом с конунгом. Поначалу
двигались медленно: нелегко было всадникам с лошадьми в поводу
спускаться по заросшим косогорам в Каменоломную долину. Уже под
вечер передовые углубились в серую чащобу близ восточного склона
Амон-Дина, в огромное ущелье, за которым расходились кряжи на
запад и на восток. Сквозь это ущелье когда-то была проложена
широкая дорога, выводившая на главный анориэнский тракт, но люди
уже много веков здесь не ездили; деревья хозяйничали по-своему,
и дорога заросла, исчезла под грудами лежалой листвы и
валежника. Однако же чащоба эта была последним укрытием
ристанийского войска: впереди простиралась ровная долина, а на
юго-востоке высились скалистые хребты и, будто опираясь на них,
bngdbhcq гигант Миндоллуин во всей своей каменной мощи.
  Первая колонна остановилась, и, когда задние подтянулись и
вышли ущельем из Каменоломной долины, в глубине серой чащобы
разбили лагерь. Конунг призвал воевод на совет. Эомер хотел было
выслать дозорных, но старый вождь Ган покачал головой.
  – Не посылай своих коневодов, не надо, – сказал он. – В дурной
темноте видно мало, лешаки уже все увидели. Скоро придут и мне
расскажут.
  Воеводы явились; потом, откуда ни возьмись, вынырнули Пукколы,
точь-в-точь похожие на старого Гана: они, один за другим,
говорили с ним на чудном, гортанном наречии. Ган выслушал их и
обратился к конунгу:
  – Лешаки рассказали. Говорят: позади опасно, стерегись! За час
ходу, за Дином, – он указал на запад, на черневший маяк, – стоят
чужелюды, большое войско. А впереди никого нет, пустая дорога до
каменного вала. Там опять много. Горгуны ломают новый каменный
вал огненным громом и железными черными дубинками. Не боятся и
кругом не смотрят. Думают, заняли все-все дороги! – И у старого
Гана заклокотало в горле: верно, он так смеялся.
  – Добрые вести! – сказал Эомер. – Это просвет во мраке. Порой
лиходея своя же злоба слепит. Напустили темень – будь она
неладна! – и помогли нам укрыться. Теперь громят Гондор, чтоб не
оставить камня на камне, – и сокрушили преграду, которой я
больше всего опасался. Нас бы надолго задержали у дальней крепи.
А теперь мы ее с ходу одолеем, дотуда бы добраться!
  – И еще раз спасибо тебе, Ган-бури-Ган, лесной человек, –
молвил Теоден. – Спасибо на доброй вести и на доброй службе.
Доброй вам охоты!
  – Вы знай убивать горгуны! Бейте орколюды! Слова не надо
лесному народу! – отвечал Ган. – Прогоните ярким железом дурную,
вонючую темноту!
  – Затем и явились мы в здешние края, – сказал конунг. –
Поглядим завтра, чья возьмет.
  Ган-бури-Ган присел и коснулся земли шишковатым лбом в знак
прощания. Потом, встав на ноги, он вдруг насторожился, будто что-
то унюхал. Глаза его сверкнули.
  – Свежий ветер задувает! – крикнул он, и все дикари вмиг
исчезли во мгле, как нелепое наваждение. Только барабаны опять
глухо зарокотали на востоке, теперь, однако, ристанийцам и в
голову не приходило опасаться брюханов-лешаков.
  – Дальше обойдемся без провожатых, – сказал Эльфхельм, – в
мирное время наши здесь ездили. Я, к примеру, ездил не раз и не
два. Сейчас вот выедем на дорогу, она свернет к югу, и семь, не
больше, лиг останется до пеленнорской крепи. Обочины дороги
травянистые: тут, бывало, вестники Гондора мчались во весь опор.
И мы проедем быстро, без лишнего шума.
  – Нас ждет жестокая сеча, и надо собраться с силами, – сказал
Эомер. – Давайте-ка отдохнем здесь и тронемся ночью; у крепи
будем к рассвету, ежели рассветет, а нет – ударим на врага по
знаку государя, потемки не помеха.
  Конунг одобрил его совет, и воеводы разошлись. Но Эльфхельм
вскоре возвратился.
  – Мы разведали окрестности, государь, – сказал он. – Кругом и
правда ни души, нашли у дороги двух убитых всадников вместе с
конями.
  – Вот как? – сказал Эомер. – Ну и что же?
  – Видишь ли, государь, убитые-то эти – посланцы Гондора. Один
из них вроде бы Хиргон – в руке Багряная Стрела, а головы нету.
И вот еще что: убили их, по всему судя, когда они скакали на
запад. Должно быть, увидели, что враги уже осадили крепь, и
onbepmskh коней. Было это два дня назад: кони небось свежие, с
подстав, как у них водится. Доехать до города и вернуться они бы
не успели.
  – Нет, никак бы не успели! – сказал Теоден. – Значит, Денэтор
про нас ничего не знает и вряд ли нас ждет.
  – Хоть поздно, да годно, и лучше поздно, чем никогда, – молвил
Эомер. – Может быть, на этот раз старинные присловья окажутся
вернее верного.
  Глубокой ночью ристанийское войско в молчанье двигалось по
обочинам дороги, огибавшей подножия Миндоллуина. Далеко впереди,
на краю темного небосклона, багровело зарево, и черными
громадами выступали из сумрака утесистые склоны великой горы. До
Пеленнора было уже недалеко, и близился предрассветный час.
Конунг ехал в первой колонне, окруженный своей дружиной. За ними
следовал эоред Эльфхельма, но Мерри заметил, что Дернхельм
старается незаметно пробраться в темноте поближе к передовым, и
наконец они примкнули к страже Теодена. Конники приостановились,
Мерри услышал негромкие голоса. Воротились дозорные: они
доскакали почти до самой стены.
  – Везде пылает огонь, государь, – доложил один из них конунгу.
– И город горит, и Пажити; войско, похоже, огромное. Но почти
всех увели к стенам, на приступ. А какие остались здесь, рушат
крепь и по сторонам не смотрят.
  – Ты помнишь, что сказал тот лешак, государь? – спросил другой
ратник. – Меня зовут Видфара, в мирные дни я жил на равнине и
тоже чутьем не обделен, привык чуять ветер. А ветер меняется:
повеяло с юга, чуть-чуть припахивает морем. Словом, утро сулит
рассвет, и, когда мы минуем крепь, чадная темень рассеется!
  – Если правдива твоя весть, Видфара, то да сбережет тебя
судьба нынче и на многие годы! – сказал Теоден. Он обратился к
ближним дружинникам и молвил так звучно, что его услышали воины
первого эореда: – Конники Ристании, сыны Эорла, настает роковой
час! Перед вами море огня и вражеское войско, а дома ваши
остались далеко позади. Но хоть и суждено вам сражаться в чужом
краю, добытая в бою слава будет вашей вовеки. Исполните клятву
верности государю и родине, исполните обет нерушимой дружбы!
  Ратники ударили копьями о шиты.
  – Эомер, сын мой! Ты поведешь первый эоред следом за дружиной
и хоругвью конунга, – сказал Теоден. – Эльфхельм, за крепью
отойдешь направо, а ты, Гримблад, – налево. Остальные полки
пусть держатся за этими тремя согласно боевому разуменью.
Громите скопища врага. Больше пока ничего не придумаешь: мы ведь
не знаем, что творится на Пажитях. Вперед, и да сгинет мрак!
  И конники помчались вскачь: Видфара хоть и обещал рассвет, но
покамест было темным-темно. Мерри сидел позади Дернхельма,
уцепившись за него левой рукой, а правой пытаясь проверить,
легко ли ходит меч в ножнах. Теперь-то он понимал, до чего был
прав старый конунг, когда говорил ему: "Что тебе делать в таком
бою, сударь мой Мериадок?" "Разве что мешать всаднику, – подумал
он, – и как-нибудь усидеть верхом, а то ведь стопчут – не
заметят!"
  Проскакать оставалось всего-навсего лигу, и проскакали ее, по
разумению Мерри, чересчур уж быстро. Послышались дикие вопли,
лязг оружия, и снова все стихло. Орков на стене и правда было
немного: застали их врасплох и мигом перебили. Перед развалинами
северных ворот Раммас-Экора конунг остановил коня. Первый эоред
подтянулся. Мерри с Дернхельмом подъехали еще ближе к конунгу,
хотя их полк отошел далеко вправо. Слева, на востоке, конники
Гримблада стали у широкого пролома в стене.
  Мерри выглянул из-за спины Дернхельма. Миль за десять от них
asxeb`k пожар в стенах Минас-Тирита, и огромным огневым серпом
отрезали город от Пажитей пылающие рвы. Равнину покрывала душная
мгла – ни просвета, ни ветерка.
  Молчаливая рать Мустангрима выдвинулась за крепь – медленно и
неодолимо, как проникает прилив сквозь рассевшуюся плотину,
будто бы столь надежную. Но Черный Предводитель безоглядно
сокрушал твердыню Гондора, и тревожные вести с тыла еще не дошли
до него.
  Конунг повел свою рать на восток, в обход огненных рвов и
вражеских войск. Обошли удачно и скрытно, однако же Теоден
медлил. Наконец он снова остановился. Город стал виден вблизи.
Тянуло гарью и трупным смрадом. Лошади фыркали и прядали ушами.
Но конунг недвижно сидел на своем Белогриве и взирал на гибнущий
Минас-Тирит; казалось, он был охвачен смятеньем и ужасом – и
дряхло понурился под бременем лет. Мучительный страх и сомнения
точно передались Мерри. Сердце его стеснилось. Время как будто
замерло. Они запоздали, а поздно – хуже, чем никогда! Вот-вот
Теоден попятится, склонив седую голову, повернет коня, поведет
войско прятаться в горах.
  Внезапно Мерри почуял: что-то переменилось. Ветер дунул ему в
лицо! И забрезжил рассвет. Далеко-далеко на юге посерели,
заклубились, раздвинулись тучи: за ними вставало утро. Но тут
полыхнуло так, будто молния вырвалась из-под земли и расколола
город. Слепящая вспышка на миг озарила черно-белую крепость,
серебряным клинком в высоте сверкнула башня. Потом темень
сомкнулась и земля вздрогнула от тяжкого сокрушительного
грохота.
  Но, заслышав его, согбенный конунг вдруг распрямился и снова
стал высоким, статным всадником. Он поднялся в стременах и
ясным, неслыханно звонким голосом воскликнул:
  Оружие к бою, конники Теодена!
  Вперед, в лютую сечу, в свирепый огонь!
  Копья наперевес и под удар щиты!
  Мечами добудем день, на клинках принесем рассвет!
  На бой, на смертный бой, на битву за Гондор!
  Затем он выхватил большой рог у знаменосца Гутлафа и протрубил
так зычно, что рог раскололся надвое. Отозвались рога во всем
ристанийском войске, будто гром прокатился по равнине и
загрохотал в горах.
На бой, на смертный бой, на битву за Гондор!
  Конунг что-то крикнул Белогриву, тот сорвался с места и
опередил плеснувшую по ветру хоругвь с Белым Конем на зеленом
поле. За ним понеслись дружинники, немного поотстав. Следом
скакал Эомер с белым конским хвостом на шлеме. Его эоред мчался,
точно пенный бурун, но Белогрив летел далеко впереди. Грозно
сиял лик Теодена: видно, в нем возгорелась неистовая отвага
предков, и на белом своем коне он был подобен древнему
небожителю, великому Ороме, в битве Валаров с Морготом, на
ранней заре Средиземья.
  Его золотой шит засверкал, словно солнце, и ярким зеленым
пламенем занялась трава у белых ног скакуна. Ибо настало утро, и
дул ветер с Моря, разгоняя черную мглу, и полчища Мордора
дрогнули, объятые ужасом; орки бросались врассыпную и гибли на
копьях и под копытами разъяренных коней. А воины Ристании в один
голос запели; они пели, разя врага в упоении битвы, и песнь их,
страшная и прекрасная, ласкала слух осажденных.