Глава VII. У ТОМА БОМБАДИПА

  Четыре хоббита переступили широкий каменный порог – и замерли,
помаргивая. Они оказались в низком, но просторном покое,
освещенном висячими лампадами и пламенной вереницей длинных
свечей, сверкавших на темной гладкой столешнице. В кресле, в
дальнем конце покоя, лицом к дверям, сидела хозяйка дома. Ее
белокурые волосы ниспадали на плечи и мягко струились вниз; ее
облекало платье, нежно-зеленое, как юный тростник, а пояс был
золотой с ярко-голубыми незабудками; вокруг нее на зеленых и
бурых блюдах плавали кувшинки – и как на озерном троне сидела
она.
  – Входите, дорогие гости, – прозвучал ее голос, тот самый,
чистый и вековечный.
  Робко вступили они в покой, неловко и низко кланяясь, точно
постучались, чтобы попросить напиться, в обычный дом у дороги, а
им отворила прекрасная эльфийская дева в цветочном уборе. Но они
и слова не успели вымолвить, как она перепрыгнула через лилии и,
смеясь, устремилась к ним, и платье ее прошелестело, точно
прибрежный камыш, шелохнутый ветерком.
  – Смелее, милые друзья! – сказала она. – Смейтесь, веселитесь!
Я – Золотинка, речная царевна.
  Пропустив их мимо себя, она затворила дверь и обернулась,
отстраняя ночь за дверью легким движением гибких белых рук.
  – Пусть ночь останется в Лесу! – сказала она. – Вы, верно, все
еще страшитесь густого тумана, темных деревьев, заводей и омутов
да неведомой твари лесной. Не бойтесь, не надо! Нынче вы под
надежным кровом Тома Бомбадила!
  Они переминались у порога, а Золотинка, улыбаясь, разглядывала
их.
  – Прекрасная госпожа Золотинка! – промолвил наконец Фродо,
охваченный непонятным ликованием. Бывало, он обмирал от
восторга, внимая чарующим эльфийским голосам, но тут волшебство
было совсем другое, и восторг не теснил ему грудь, а согревал
сердце; чудесное не было чуждым. – Прекраснейшая госпожа! –
повторил он. – Мне вдруг стала внятной таинственная отрада ваших
песен.
  О тростинка стройная! Дочь Реки пречистой!
  Камышинка в озере! Трель струи речистой!
  О весна, весна и лето, и сестрица света!
  О капель под звонким ветром и улыбка лета!
  И он осекся, сам себе удивляясь. А Золотинка рассмеялась.
  – Добро пожаловать! – сказала она. – Вот не знала, что в
Хоббитании живут такие речистые хоббиты. Но ты, верно, дружен с
эльфами: у тебя такие ясные глаза и звонкий голос. Как хорошо,
что вы до нас добрались! Ну, рассаживайтесь, хозяин сейчас
придет, только задаст корму лошадкам – они ведь устали не меньше
вашего.
  Хоббиты ног под собой не чуяли и охотно уселись в низкие
тростниковые креслица. Золотинка хлопотала ,у стола, а они не
сводили с нее глаз, наслаждаясь, словно танцем, резвой прелестью
ее движений. Со двора доносилось веселое пение. Снова и снова
повторялось уже слышанное "сыр – бор", "гол – лог", "сух – мох",
и звучал припев:
  Молодчина Бомбадил – вовремя пришел ты к ним –
  В голубом своем камзоле, а ботинки желтые!
  – Прекрасная госпожа! – снова заговорил Фродо. – Может, это и
глупый вопрос, но все-таки скажите, кто такой Том Бомбадил?
  – Он такой и есть, – отозвалась Золотинка, с улыбкой
обернувшись к нему.
  Фродо вопросительно взглянул на нее.
  – Ну да, вот такой, как предстал пред вами, – ответила она на
его вопросительный взгляд. – Он здесь всюду хозяин: ему
подвластны леса и воды, холмы и долы.
  – Значит, он – повелитель здешнего края?
  – Да нет же! – возразила она, и улыбка ее потускнела. – Как
это было бы тягостно! – прибавила она вполголоса, почти про
себя. – Деревья и травы и все обитатели нашего края живут себе и
живут, ничьих им велений не нужно. А Том Бомбадил – всем
хозяевам хозяин. Он знает наперечет все неведомые тропы и тайные
броды, разгуливает по лесу и пляшет на холмах средь бела дня и
темной ночи, никто и ни в чем ему не помеха. Старый Том Бомбадил
не ведает страха – он здесь извечный хозяин.
  Дверь распахнулась, и вошел Том Бомбадил. Он был без шляпы,
его пышные курчавые волосы венчала корона из желто-алых листьев.
Том рассмеялся, подошел к Золотинке и взял ее под руку.
  – Вот она, моя хозяйка, в изумрудном блеске! – сказал он
хоббитам. – Вся в зеленом серебре и звездистых искрах! Больше
свеч на стол, хозяйка! Сдвинем занавески – и за доброю едой
вечер минет быстро. Стол накрыт, и ужин ждет – молоко да масло,
белый хлеб и желтый мед – значит, все прекрасно!
  – Стол-то накрыт, – отозвалась Золотинка, – а вот гости готовы
ли к ужину?
  Том захлопал в ладоши и весело удивился самому себе:
  – Вот растяпа! Заспешил! Приглашает ужинать! А зайчата – чуть
живые, им умыться нужно. Ну-ка, милые, сюда. А плащи – снимайте.
Есть и мыло, и вода – умывайтесь, зайцы!
  Он отворил неприметную дверь в глубине зала, и хоббиты
потянулись за ним: короткий коридорчик, и за углом – дверь в
северную пристройку с покатым потолком. По стенам тесаного камня
развешены были зеленые циновки и желтые коврики, плиточный пол
устилал свежий тростник. У одной стены рядком лежали четыре
плотных тюфячка и белые стопки постельного белья, у другой,
напротив, стояла широкая скамья, а на ней – глиняные плошки и
коричневые кувшины с кипятком и холодной водой. И возле каждого
ложа – мягкие зеленые шлепанцы.
  Вскоре умытые и освеженные хоббиты сидели за столом, по двое с
боков, во главе – хозяин, против него – Золотинка. Ужинали долго
и весело. Изголодавшиеся хоббиты уплетали за обе щеки, но сыру и
сливок, хлеба и меда, зелени и ягод было вдоволь. Пили они из
своих кубков словно бы кристальную родниковую воду, но она
веселила пуще вина и развязала им языки. Вдруг оказалось, что
они звонко распевают, словно петь было легче и проще, чем
говорить.
  Наконец Золотинка с Томом поднялись и убрали со стола. Гостей
пересадили в кресла у камина; они положили усталые ноги на
подставленные скамеечки. В широком камине радостно полыхал
огонь, и веяло сладковатым запахом: дрова, наверно, были
яблоневые. В прибранном покое погасили огни, осталась лишь одна
лампада да четыре свечи на каминной доске, по паре с каждого
края. И со свечою в руках возникла перед ними Золотинка: каждому
из них пожелала она покойной ночи и приятного сна.
  – Отдохните до утра! – сказала она. – Лесных гулов и ночных
шорохов не бойтесь! Двери наши овевает ветер с холма, а в окна
проникает лишь лунный и звездный свет. Доброй ночи!
  И ушла, шелестя и мерцая, точно прожурчал в ночной тиши ручеек
по прохладным камушкам.
  Том сидел с ними и молчал, а они набирались храбрости спросить
хоть о чем-нибудь из того, о чем хотели спросить за ужином.
Глаза у них слипались. Наконец Фродо проговорил:
  – Ты меня услышал, хозяин, или просто случайно проходил мимо и
пришел на помощь?
  Том словно очнулся от приятного сновидения.
  – Что? На помощь? Нет, не слышал, я ведь песни распевал и
тропинкою речною к дому своему шагал… ну а в общем, стороною про
тебя и раньше знал, знал, что хоббиты-зайчата в лес попали не
случайно, да и все тропинки тайно нынче сходятся к Ветлянке –
Старый Вяз сюда их тянет, чтобы путников губить… Так, а мне чего
ж хотелось… на лесной тропинке?..
  Он снова закивал: его клонила дремота, но он продолжал, теперь
уже напевно:
  У меня там было дело – собирать кувшинки,
  Чтоб потом преподнести их милой Золотинке;
  Я всегда так делаю перед первым снегом,
  Чтоб они цвели у ней до начала лета –
  Собираю на лугу в чистом светлом озере,
  Чтоб ладони холодов их не заморозили.
  Я у этих берегов – давнею порою –
  И жену свою нашел – раннею весною:
  В камышах она звенела песней серебристой,
  А над нею распевал ветерок росистый.
  Он открыл глаза, и взгляд его блеснул синевой.
  Так что видите, друзья, я теперь не скоро
  У Ветлянки окажусь – может, лишь весною, –
  Да и с Вязом повидаюсь под конец распутицы,
  В дни, когда на нем листва весело распустится
  И когда моя жена в золотистом танце
  На реку отправится, чтобы искупаться.
  Том опять приумолк, но Фродо уж не мог удержаться и задал свой
самый главный вопрос.
  – Расскажи нам, хозяин, – попросил он, – про этот страшный
Старый Вяз. Кто он такой? Я раньше о нем никогда не слышал.
  – Нет, не надо! – в один голос вскрикнули Мерри и Нин,
выпрямившись в креслах. – Сейчас не надо! Лучше утром!
  – Верно! – согласился Том. – Верно, лучше отдыхайте, ночь не
для таких рассказов! Спите бестревожно, зайцы, и не бойтесь
старых вязов! Да и шорохов ночных тоже не пугайтесь!
  С этими словами он задул лампаду и, взявши в руки по свече,
проводил их в спальню.
  Тюфяки и подушки были мягче мягкого; хоббиты задернули пологи,
укутались в белые шерстяные одеяла и мгновенно уснули.
  Тяжелый сон отуманил Фродо. Ему грезилось, будто встает
молодая луна и в ее бледном свете перед ним возникает мрачная
высокая скала, прорезанная аркой. Потом его словно подняли
ввысь, и он увидел не скалу, а скопище скал: темная равнина,
зубчатая ограда, черная башня, а на ней кто-то стоит. Юная луна
светила несмело: видна была только темная-темная башня да
светлая фигурка наверху. Понизу ярились дикие голоса и злобно
рычали волки. Из-за луны вдруг выплыла размашистая тень; тот,
наверху, вскинул руки, и ослепительным лучом ударило из его
посоха. Плеснули орлиные крылья, а внизу завыли, заклацали
клыками волки. Ветер донес яростный стук копыт – с востока, с
востока, с востока. "Черные Всадники!" – понял Фродо и проснулся
в холодном поту; быстрыми молоточками стучала у него в висках
кровь. "Неужели же, – подумал он, – я наберусь храбрости
onjhmsr| эти стены?" Он лежал затаив дыхание, но теперь все было
тихо. Наконец он свернулся калачиком и погрузился в сон без
сновидений.
  А рядом с ним сладко спал Пин: но сон его вдруг обернулся
удушьем, он заворочался и застонал. И разом проснулся или будто
бы проснулся, слыша в темноте странные звуки из сна: "пыт-пыт",
"ы-ыхх-хыхы" – и будто кто-то потирает ветви друг о друга,
корябает по стене и стеклам деревянными когтями: "скырлы,
скырлы, скырлы". Он спросонья подумал, не вязы ли возле дома; и
страшнее смерти оказалось, что он ни в каком не в доме, а в
дупле Старого Вяза и над ним раздается жуткое, скрипучее
старческое хихиканье. Он сел в постели, оперся на мягкие,
ласковые подушки и облегченно откинулся на них. Тихим эхом
прозвучали у него в ушах слова Золотинки: "Лесных гулов и ночных
шорохов не бойтесь! Отдохните до утра!" И он опять сладко
заснул.
  Мирный сон Мерри огласился урчанием воды: вода тихо чмокала,
обсасывая стены, и разливалась, расползалась вокруг дома темной,
бескрайней стоячей заводью. Вода смачно булькала у стен,
медленно и мутно прибывала, приплескивала. "Я же утону! –
подумалось Мерри. – Она просочится, хлынет, затопит, и я утону".
И стал утопать в слизистом иле, вскочил, ударился ногой о
твердый плитняк, вспомнил, где он находится, и снова лег. И не
то расслышал, не то припомнил тихие слова: "Двери наши овевает
ветер с холма, а в окна проникает лишь лунный и звездный свет.
Доброй ночи!" Он глубоко вздохнул и погрузился в сон.
  Как помнилось Сэму, он-то проспал ночь без просыпу, спал как
бревно, а бревна не просыпаются.
  Утро разбудило сразу всех четверых. Том расхаживал по комнате,
прищелкивая, как скворец. Заслышав, что они проснулись, он
хлопнул в ладоши и воскликнул: "Эй! Пой! Веселись! Пой во весь
голос!" Потом раздвинул желтые занавеси, и свет хлынул в широкие
окна с запада и востока.
  Они радостно вскочили. Фродо подбежал к восточному окну и
поглядел на задний двор, весь мутно-серый от росы. Он боялся
увидеть окна вровень с землей, а на земле следы копыт. На самом
же деле окна заслоняли бобовые гирлянды, а дальше застил
утренний свет высокий серый холм. Сочилось бледное утро: на
востоке, за длинными ватными мытыми тучами с алой каймой,
занимался желтый рассвет. Нависшие небеса предвещали дождь; но
заря была все яснее, и ярко заалели цветущие бобы среди влажно-
зеленой листвы.
  Пин глядел в западное окно, и перед ним клубился туман. Лес
был подернут мутной пеленою. Казалось, смотришь сверху на серое
облачное месиво. В глубь Леса уходил огромный овраг, испуская
клубы и выползки тумана: там была долина Ветлянки. Слева с холма
струился поток, убегая в белесую муть. А под окном был цветущий
сад, серая садовая изгородь и трава, осеребренная росинками.
Никаких вязов поблизости не было.
  – С добрым утром, малыши! – воскликнул Том. – Солнца нынче
нету: тучи с запада пришли, заслонили небо. Скоро должен хлынуть
дождик, бойкий и речистый, – пригодится Золотинке для осенней
чистки. Поднял я ее до света песенкой веселой. Лежебокам счастья
нету – вспомните присловье: "Ранним птахам – сытный завтрак,
остальным вода и травка!" Не проспать бы вам до завтра!
Подымайтесь, сони!
  Не очень-то поверили хоббиты насчет воды и травки, но на
всякий случай мешкать не стали – и завтракали, пока мало-помалу
не опустошили стол. Ни Тома, ни Золотинки не было. Том хлопотал
по дому: из кухни доносился звон посуды, с лестниц – дробот его
a`xl`jnb, в открытые окна вдруг долетали обрывки песен.
Распахнутые окна глядели на запад: далеко простиралась туманная
долина. Густой плющ копил морось и порою ронял на землю редкие
струйки воды. Мало-помалу тучи заволокли все небо; черная стена
леса исчезла за отвесным дождевым пологом.
  И сквозь мерный шум дождя откуда-то сверху – наверно, с
ближнего холма – послышался голос Золотинки, чистый и
переливчатый. Слова уплывали от слуха, но понятно было, что
песня ее полнится осенним половодьем, как певучая повесть реки,
звенящая всепобеждающей жизнью от горных истоков до морского
далекого устья. Подойдя к окну, Фродо очарованно внимал
струистому пению и радовался дождливому дню, нежданной задержке.
Надо было идти дальше, надо было спешить – но не сегодня.
  С запада примчался верховой ветер, расшевелив тяжелые серые
тучи; им было невмоготу тащиться дальше, они проливались над
Курганами. Белая известковая дорожка перед домом превратилась в
молочный ручей, пузыристо исчезающий за водяною завесой. Из-за
угла рысью выбежал Том; руками он словно бы разводил над собою
дождь – и точно, оказался совсем сухой, лишь башмаки снял и
поставил на каминную решетку. Потом уселся в большое кресло и
поманил к себе хоббитов.
  – Золотинка занята годовой уборкой, – объявил он. – Плещется,
везде вода, все вокруг промокло. Хоббитам идти нельзя: где-
нибудь утонут. Переждите день, друзья, посидите с Томом. Время
непогоды – осень – время для беседы, для рассказов и расспросов…
Тому много ведомо! Том начнет для вас рассказ под шуршанье
мороси: речь пойдет издалека, все вопросы – после.
  И он поведал им немало дивного, то словно бы говоря с самим
собою, то вдруг устремляя на них ярко-синие глаза из-под
курчавых бровей. Порою рассказ его превращался в монотонный
распев, а иногда Том вскакивал и пускался в неистовый пляс. Он
говорил о пчелах и свежих медвяных цветах, о травах и кряжистых,
заслоняющих небо деревьях, рассказывал про тайны чащоб и колючих
непролазных кустарников, про обычаи невиданных птиц и неведомых
тварей земных, про злые и добрые, темные и светлые силы.
  Они слушали – и Лес представлялся им совсем по-иному, чем
прежде, а себя они видели в нем назойливыми, незваными чужаками.
То и дело – впрямую или обиняком – упоминался Старый Вяз,
властный, могучий, злокозненный. И не раз Фродо благодарил
судьбу за их чудесное спасение.
  Вековечный Лес недаром так назывался: он был последним
лоскутком древнего, некогда сплошного покрова земли. Праотцы
нынешних деревьев набирали в нем силу, старея, подобно горам; им
еще помнились времена их безраздельного владычества над землею.
Несчетные годы напитали их гордыней, мудростью, злобой. И не
было из них опаснее Старого Вяза с гнилой сердцевиной, но
богатырской, нерастраченной мощью: он был жесток и хитер, он
повелевал ветрами и властвовал по обе стороны реки. Ненасытно
всасывался он в плодородную почву, тянул из нее соки,
расползался по земле серой паутиной корней, раскидывал в стороны
узловатые серые руки – и подчинил себе Лес от Городьбы до Южного
нагорья…
  Но Лес был позабыт, и рассказ Тома вприпрыжку помчался вдоль
бурного, взлохмаченного потока, мимо вспененных водопадов, по
скосам слоистых скал и крутым каменистым осыпям, вверх по
темным, сырым расселинам – и докатился до нагорья. Хоббиты
услышали о великих Могильниках и зеленых курганах, о холмах,
увенчанных белыми кронами из зазубренных камней, и земляных
пещерах в тайных глубинах между холмами. Блеяли овцы.
Воздвигались высокие стены, образуя могучие крепости и мощные
lmncna`xemm{e твердыни, их владыки яростно враждовали друг с
другом, и юное солнце багрово блистало на жаждущих крови
клинках. Победы сменялись разгромами, с грохотом рушились башни,
горели горделивые замки, и пламя взлетало в небеса. Золото
осыпало усыпальницы мертвых царей, смыкались каменные своды, их
забрасывали землей, а над прахом поверженных царств вырастала
густая трава. С востока приходили кочевники, снова блеяли над
гробницами овцы – и опять подступала пустошь. Из дальнего далека
надвигалась Необоримая Тьма, и кости хрустели в могилах.
Умертвия бродили по пещерам, бренча драгоценными кольцами и
вторя завываниям ветра мертвым звоном золотых ожерелий. А
каменные короны на безмолвных холмах ослаблялись, щерились в
лунном свете, как обломанные белые зубы.
  Хоббитам было страшновато. Даже до Хоббитании докатывались
мрачные рассказы о Могильниках и умертвиях. Правда, у них такого
и слышать не хотели – зачем? Все четверо разом вспомнили тихий
домашний камин: вот и у Тома такой, только гораздо крепче,
гораздо надежнее. Они даже перестали слушать и робко
зашевелились, поглядывая друг на друга.
  Их испуганный слух отворила совсем иная повесть – о временах
незапамятных и непонятных, когда мир был просторнее и Море
плескалось у западных берегов, будто совсем рядом; а Том все
брел и брел в прошлое, под древними звездами звучал его напев –
были тогда эльфы, а больше никого не было. Вдруг он умолк и
закивал головой, словно задремал. Хоббиты сидели как
завороженные: от слов его выдохся ветер, растаяли облака, день
пропал и простерлась глухая ночь в белых огнях.
  Миновало ли утро, настал ли вечер, прошел ли день или много
дней – этого Фродо не понимал: усталость и голод словно бы
отступили перед изумлением. Огромные белые звезды глядели в
окно; стояла бестревожная тишь. Изумление вдруг сменилось
смутным страхом, и Фродо выговорил:
  – Кто Ты, Господин?
  – Я? – переспросил Том, выпрямляясь, и глаза его засинели в
полумраке. – Ведь я уже сказал! Том из древней были: Том, земля
и небеса здесь издревле были. Раньше рек, лесов и трав, прежде
первых ливней, раньше первых бед и засух, страхов и насилий был
здесь Том Бомбадил – и всегда здесь был он. Все на памяти у
Тома: появленье Дивных, возрожденье Смертных, войны, стоны над
могилами… Впрочем, это все вчера – смерти и умертвия, ужас Тьмы
и Черный Мрак… А сегодня смерклось только там, вдали, за
Мглистым, над горой Огнистою.
  Словно черная волна хлестнула в окна, хоббиты вздрогнули,
обернулись – но в дверях уже стояла Золотинка, подняв яркую
свечу и заслоняя ее рукой от сквозняка, и рука светилась, как
перламутровая раковина.
  – Кончился дождь, – сказала она, – и свежие струи бегут с
холмов под звездными лучами. Будем же смеяться и радоваться!
  – Радоваться, есть и пить, – весело подхватил Том, – повесть
горло сушит. Том с утра проговорил, а зайчишки слушали.
Приустали? Стало быть, собираем ужин!
  Он живо подскочил к камину за свечой, зажег ее от пламени
свечи Золотинки, протанцевал вокруг стола, мигом исчез в дверях,
мигом вернулся с огромным, заставленным снедью подносом и
принялся вместе с Золотинкой накрывать на стол. Хоббиты сидели,
робко восхищаясь и робко посмеиваясь: так дивно прелестна была
Золотинка и так смешно прыгал Том. А все же казалось, что у них
общий танец: друг с другом, у стола, за дверь и назад, – вскоре
большущий стол был весь в свечах и яствах. Желто-белым сияньем
лучились настенные светильники. Том поклонился гостям.
  – Время ужинать, – сказала Золотинка, и хоббиты заметили, что
она в нежно-серебристом платье с белым поясом. А Том был светло-
синий, незабудочный, только гетры зеленые.
  Ужин оказался еще обильнее вчерашнего. Хоббиты, заслушавшись
Тома, даже забыли о еде и теперь наверстывали свое, будто
голодали неделю.
  Они не отвлекались на песни и разговоры: уж очень вкусно
угощали. Еды и питья было вдосталь – наелись, напились, и голоса
их звенели радостным смехом.
  А Золотинка спела им немало песен, веселых и тихих: они
услышали, как струятся реки и колышутся озера – большие,
светлые, – увидели в них отражение неба и звездную рябь. Потом
она пожелала им доброй ночи и оставила их у камина. Но Том
словно очнулся от дремоты – и начал расспрашивать.
  Удивительно – он знал про них почти все и даже помнил их
предков, знал, что делалось в Хоббитании с Начальной поры, от
которой до живых хоббитов ничего не дошло. Вскоре они перестали
удивляться… только все же было странно, что чаще других Том
поминал того же Бирюка, а они-то!
  – Руки у Бирюка – чуткие к земле, он работает жарко, а глядит
в оба глаза. Он обеими ногами стоит на земле и, хоть шагает
валко, не оступился еще ни разу – так поняли Тома хоббиты.
  Том, наверно, и с эльфами водил знакомство, не Гаральд ли
рассказал ему последние вести о Фродо?
  Знал он так много и так хитро выспрашивал, что Фродо, сам не
заметив, рассказал ему про Бильбо, про свои надежды и страхи
едва ли не больше, чем самому Гэндальфу. А Том лишь безмолвно
покивал головою; но, когда он услышал о Черных Всадниках, глаза
его хитро блеснули.
  – Покажи мне вашу "прелесть"! – велел он, прерывая беседу; и
Фродо, к собственному изумлению, вдруг спокойно отстегнул Кольцо
и протянул его Тому.
  Оно словно бы сплющилось, а потом расплылось на его смуглой
ладони. Том со смехом поглядел сквозь Кольцо.
  Странный вид представился хоббитам, тревожный и смешной: ярко-
синий глаз в золотом ободке. Том надел Кольцо на мизинец и
поднес его к свече. Поднес и поднес, но вдруг они ошарашенно
ахнули. Как же это – Том не исчез!
  А Том рассмеялся и подкинул Кольцо к потолку: оно исчезло со
злобным свистом.
  Фродо растерянно вскрикнул, а Том с улыбкой наклонился к нему
через стол и вручил откуда-то взявшееся Кольцо.
  Фродо осмотрел Кольцо, сурово и подозрительно, словно одолжил
его какому-то фокуснику.
  Оно было все такое же тяжелое – Фродо всегда удивлялся, как
оно оттягивает карман. Но ему стало обидно, что Тому Кольцо –
нипочем, а Гэндальф небось не зря считал, что оно ужасно важное.
Он немного переждал и, когда Том рассказывал, какие хитрые
бывают барсуки, потихоньку надел Кольцо на палец.
  Мерри зачем-то повернулся к нему и еле подавил испуганное
восклицание – где? как? Фродо обрадовался: все в порядке. Кольцо
– то самое, недаром небось Мерри изумленно пялится на его стул.
Он вскочил и бесшумно пробрался к двери.
  – Как тебя, Фродо, что ль? – окликнул его Том, сверкнув
ясными, спокойными, всевидящими глазами. – Брось озорничать-то!
Ишь ведь – выцвел, ровно моль… Ну-ка возвращайся! Да сними свою
игрушку – без нее ты лучше. Посидите тихо, зайцы. Вам в дорогу
завтра. Том расскажет, как добраться побыстрей до Тракта.
Слушайте внимательно, чтобы не плутать вам!
  Фродо принужденно рассмеялся, снял Кольцо и сел на свое место.
  Том пообещал на завтра солнечный день, и выйти надо было как
можно раньше, потому что здешнюю погоду даже Том не мог
предсказать: она менялась чаще и прихотливей, чем наряды
Золотинки.
  По его совету они решили идти к северу западным краем нагорья,
в обход Могильников. Если повезет, за день можно добраться до
Великого Западного Тракта. Том наказал им ничего не бояться – и
никуда не соваться.
  – По зеленой траве, по краю нагорья, подальше от Волглого
Лога, где злая мгла, и обманные Камни, и земли мерзких умертвий!
– Том повторил это несколько раз и велел держаться как можно
западнее. Потом все они заучили наизусть призывную песню на
будущий день – пригодится, если попадут в беду:
  Песня звонкая, лети к Тому Бомбадилу,
  Отыщи его в пути, где бы ни бродил он!
  Догони и приведи из далекой дали!
  Помоги нам, Бомбадил, мы в беду попали!
  Они спели ее вместе с ним, он со смехом похлопал каждого по
плечу и отвел их в спальню, высоко держа свечи.