Глава I. ДОЛГОЖДАННОЕ УГОЩЕНИЕ

  Когда Бильбо Торбинс, владелец Торбы-на-Круче, объявил, что
хочет пышно отпраздновать свое наступающее стоодиннадцатилетие,
весь Норгорд загудел и заволновался.
  Бильбо слыл невероятным богачом и отчаянным сумасбродом вот
уже шестьдесят лет – с тех пор как вдруг исчез, а потом внезапно
возвратился с добычей, стократно преувеличенной россказнями.
Только самые мудрые старики сомневались в том, что вся Круча
изрыта" подземными ходами, а ходы забиты сокровищами. Мало
этого, к деньгам еще и здоровье, да какое! Сколько воды утекло,
а господин Торбинс и в девяносто лет казался пятидесятилетним.
Когда ему стукнуло девяносто девять, стали говорить, что он
"хорошо сохранился", хотя вернее было бы сказать "ничуть не
изменился". Многие качали головой: это уж было чересчур, даже и
несправедливо, как везет некоторым – и старость их обходит, и
деньгам переводу нет.
  – Не к добру это, – говорили они. – Ох, не к добру, и быть
беде!
  Но беды покамест не было, а рука мистера Торбинса не скудела,
так что ему более или менее прощали его богатства и чудачества.
С родней он был в ладах (кроме, разумеется, Лякошель-Торбинсов),
и многие хоббиты победнее да попроще любили его и уважали. Но
сам он близко ни с кем не сходился, пока не подросли внучатые
племянники.
  Старшим из них и любимцем Бильбо был рано осиротевший Фродо
Торбинс, сын его троюродного брата с отцовской стороны и
двоюродной сестры – с материнской. В девяносто девять лет Бильбо
сделал его своим наследником, и Лякошель-Торбинсы опять остались
с носом. Бильбо и Фродо родились в один и тот же день, 22
сентября. "Перебирайся-ка, сынок, жить ко мне, – сказал однажды
Бильбо, – а то с днем рождения у нас сущая морока". И Фродо
переехал. Тогда он был еще в ранних летах – так хоббиты называют
буйный и опрометчивый возраст между двадцатью двумя и тридцатью
тремя годами.
  С тех пор Торбинсы весело и радушно отпраздновали одиннадцать
общих дней рождения, но на двенадцатый раз, судя по всему,
готовилось что-то невиданное и неслыханное. Бильбо исполнялось
сто одиннадцать – три единицы, – по-своему круглое и вполне
почетно? число (даже легендарный Старый Крол прожил только до
ста тридцати), а Фродо тридцать три – две тройки, – тоже случай
особый: на тридцать четвертом году жизни хоббит считался
совершеннолетним. И замололи языки в Норгорде и Приречье: слухи
о предстоящем событии разнеслись по всей Хоббитании. Везде
заново перемывали кости Бильбо и пересказывали его приключения:
хоббиты постарше вдруг оказались в кругу слушателей и чинно
рылись в памяти.
  Кого слушали разиня рот, так это старого Хэма Скромби,
известного под прозвищем Жихарь. Слушали его в трактирчике
"Укромный уголок" на дороге в Приречье; а говорил он веско,
потому что лет сорок, не меньше, садовничал в Торбе-на-Круче, да
eye до того пособлял там же старому Норну. Теперь он и сам
состарился, стал тяжел на подъем, и работу за него почти всю
справлял его младшенький, Сэм Скромби. Оба они были в лучших
отношениях с Бильбо и Фродо. И жили опять же на Круче, в третьем
доме Исторбинки, чуть пониже усадьбы.
  – Уж как ни говори про господина Бильбо, а хоббит он
первостатейный и вежливость очень даже соблюдает, – заявил
Жихарь. И ничуть не прилгнул:
  Бильбо был с ним очень даже вежлив, называл его "почтенный
Хэмбридж" и приглашал на ежегодный совет насчет овощей – уж про
"корнеплодие", тем более про картофель, Жихарь соображал лучше
всех в округе (что так, то так, соглашался он).
  – Да ведь, кроме Бильбо, там в норе еще этот, как его, Фродо?
– заметил старый Сдубень из Приречья. – Зовется-то он Торбинс,
но Брендизайк, считай, наполовину, если не больше – такой идет
разговор. Чего не пойму – так это зачем было Торбинсу из
Норгорда брать себе жену, смех сказать, в Забрендии, где народ
ох ненашенский!
  – Да где ж ему быть нашенским, – вмешался папаша Двупал, сосед
Жихаря, – ежели они живут по какую не надо сторону Брендидуима и
вперлись в самый что ни на есть Вековечный Лес? Нашли местечко,
нечего сказать!
  – Дело говоришь, папаша! – согласился Жихарь. – Ну, вообще-то
Брендизайки с Заячьих Холмов в самый что ни на есть Вековечный
Лес не вперлись, но что народ они чудной, это ты верно сказал.
Плавают там почем зря посередь реки – куда это годится? Ну и,
само собой, беды-то недолго ждать, помяни мое слово. И все ж
таки господин Фродо – такого хоббита поискать надо. Из себя
вылитый господин Бильбо – но мало ли кто на кого похож? Ясное
дело похож: отец тоже Торбинс. А вообще-то, какой был настоящий,
правильный хоббит господин Дрого Торбинс: ну ничего про него не
скажешь, кроме того, что утонул!
  – Утонул? – удивились несколько слушателей. Они слыхивали,
конечно, и об этом, и о многом другом; но хоббиты – большие
любители семейных историй, и эту историю готовы были в который
раз выслушать заново.
  – Говорят, вроде бы так, – сказал Жихарь. – Тут в чем дело:
господин Дрого, он женился на бедняжке барышне Примуле
Брендизайк. Она приходилась господину Бильбо прямой двоюродной
сестрой с материнской стороны (а мать ее была младшенькая у
тогдашнего Нашего Крола); ну а сам господин Дрого, он был
четвероюродный. Вот и получилось, что господин Фродо и тебе
двоюродный, и тебе, пожалуйста, почти что прямой родственник с
той и с этой стороны, как говорится, куда ни кинь. Господин
Дрого, он состоял в Хороминах при тесте, при тогдашнем это,
Правителе, ну, Горбадок Брендизайк, тоже ой-ой-ой любил поесть,
а тот-то взял и поехал, видали дело, на дощанике поперек
Брендидуима, стало быть, они с женой и потонули, а господин
Фродо, бедняга, остался сиротой, вот оно как было-то.
  – Слыхал я, что они покушали и поехали погулять под луной в
лунном свете, – сказал старый Сдубень, – а Дрого был покушавши,
тяжелый, вот лодку и потопил.
  – А я слыхал, что она его спихнула, а он ее потянул за собой,
– сказал Пескунс, здешний мельник.
  – Ты, Пескунс, не про все ври, про что слышал, – посоветовал
Жихарь, который мельника недолюбливал. – Ишь ты, пошел чесать
языком: спихнула, потянул. Там лодки, дощаники-то, такие, что и
не хочешь, а опрокинешься, и тянуть не надо. Словом, вот и
остался Фродо сиротой, как у них говорится, на мели: один как
перст, а кругом эти ихние, которые в Хороминах. Крольчатник, да
h только. У старика Горбадока там всегда сотни две родственников
живут, не меньше. Господин Бильбо думал бы думал, лучше бы не
придумал, чем забрать оттуда парня, чтоб жил как полагается.
  Ну а Лякошель-Торбинсам все это дело, конечно, поперек жизни.
Они-то собрались захапать Торбу, еще когда он ушел с гномами и
говорили, будто сгинул. А он-то вернулся, их выгнал и давай себе
жить-поживать, живет не старится, и здоровье никуда не девается.
А тут еще, здрасьте пожалуйста, наследничек, и все бумаги в
полном порядке, это будьте уверены. Нет, не видать Лякошель-
Торбинсам Торбы как своих ушей, лишь бы они только своих ушей не
увидели.
  – Денег там, я слышал, говорили, уймища запрятана, – сказал
чужак, проезжий из Землеройска в Западный удел. – Круча ваша,
говорят, сверху вся изрыта, и каждый подземный ход прямо завален
сундуками с золотом и серебром и драгоценными штуками.
  – Это ты, поди, слышал больше, чем говорили, – отозвался
Жихарь. – Какие там еще драгоценные штуки? Господин Бильбо, он
денег не жалеет, и нехватки в них вроде бы нет, только ходов-то
никто не рыл. Помню, лет шестьдесят тому вернулся назад господин
Бильбо, я тогда еще был сопляк сопляком. Только-только стал
подручным у старика Норна (он покойнику папаше был двоюродный
брат), помогал ему гонять любопытную шушеру, и как раз усадьбу
распродавали. А господин Бильбо тут и нагрянул: ведет пони,
груженного здоровенными мешками и парой сундуков. Все это,
конечно, были сокровища из чужих земель, где кругом, известно,
золотые горы. Только ходы-то зачем рыть? И так все поместится.
Разве что у моего Сэма спросить: он там все-все знает. Торчит и
торчит в Торбе, за уши не оттянешь. Подавай ему дни былые;
господин Бильбо знай рассказывает, а мой дурак слушает. Господин
Бильбо его и грамоте научил – без худого умысла, конечно, ну,
авось и худа из этого не выйдет.
  "Эльфы и драконы! – это я-то ему. – Ты лучше со мной на пару
смекни про картошку и капусту. И не суй нос в чужие дела, а то
без носа останешься" – так и сказал. И повторить могу, если кто
не расслышал, – прибавил он, взглянув на чужака и на мельника.
  Но слушатели остались при своем мнении. Слишком уж привыкла
молодежь к басням о сокровищах Бильбо.
  – Сколько он там сначала ни привез, так потом пригреб, –
возразил мельник, чувствуя за собой поддержку. – Дома-то не
сидит, болтается где ни на есть. Смотри-ка сколько у него
чужедальних гостей: по ночам гномы приезжают, да этот еще
шлендра-фокусник Гэндальф, тоже мне. Нет, Жихарь, ты что хочешь
говори, а темное это место. Торба, и народ там муторный.
  – А ты бы, наоборот, помалкивал, Пескунс, если про что не
смыслишь, – опять посоветовал Жихарь мельнику, который ему не
нравился даже больше обычного. – Пусть бы все были такие
муторные. Я вот знаю кое-кого, кто и кружку пива приятелю не
поставит, хоть ты ему вызолоти нору. А в Торбе – там дело
правильно понимают. Сэм наш говорит, что на Угощение пригласят
всех до единого, и всем, заметь, будут подарки, да не когда-
нибудь, а в этом месяце.
  Стоял ясный, погожий сентябрь. Через день-два распространился
слух (пущенный, вероятно, все тем же всезнающим Сэмом), что на
праздник будет огненная потеха – а огненной потехи в Хоббитании
не бывало уже лет сто, с тех пор как умер Старый Крол.
Назначенный день приближался, и однажды вечером по Норгорду
прогрохотал чудной фургон с диковинными ящиками – и остановился
у Торбы-на-Круче. Хоббиты высовывались из дверей и вглядывались
в темень. Лошадьми правили длиннобородые гномы в надвинутых
капюшонах и пели непонятные песни. Одни потом уехали, а другие
nqr`khq| в Торбе. Под конец второй недели сентября со стороны
Брендидуимского моста средь бела дня показалась повозка, а в
повозке старик. На нем была высокая островерхая синяя шляпа,
серый плащ почти до пят и серебристый шарф. Его длинная белая
борода выглядела ухоженной и величавой, а лохматые брови клоками
торчали из-под шляпы. Хоббитята бежали за ним по всему поселку,
до самой Кручи и на Кручу. Повозка была гружена ракетами, это
они сразу уразумели. У дверей Бильбо старик стал сгружать
большие связки ракет, разных и невероятных, с красными метками
"Г" и с теми же по-эльфийски.
  Это, конечно, была метка Гэндальфа, а старик на повозке был
сам маг Гэндальф, известный в Хоббитании искусник по части
устройства разноцветных огней и пускания веселых дымов. Куда
опасней и трудней были его настоящие дела, но хоббиты об этом
ничего не знали, для них он был чудесной приправой к Угощению.
Потому и бежали за ним хоббитята.
  – Гэндальф едет, гром гремит! – кричали они, а старик
улыбался. Его знали в лицо, хотя навещал он Хоббитанию нечасто и
мельком, а гремучих фейерверков его не помнили теперь даже самые
древние старики: давненько он их тут не устраивал.
  Когда старик с помощью Бильбо и гномов разгрузил повозку,
Бильбо раздал маленьким зевакам несколько монет – но не перепало
им, к великому их огорчению, ни хлопушки, ни шутихи.
  – Бегите домой, – сказал Гэндальф. – Хватит на всех – в свое
время! – И скрылся вслед за Бильбо, а дверь заперли.
  Хоббитята еще немного подождали и разбрелись. "Ну когда же, в
самом деле, праздник?" – думали они.
  А Гэндальф и Бильбо сидели у открытого окна, глядя на запад,
на цветущий сад. День клонился к вечеру, свет был чистый и
яркий. Темно-алые львиные зевы, золотистые подсолнухи и огненные
настурции подступали к круглым окошкам.
  – Хороший у тебя сад! – сказал Гэндальф.
  – Да, – согласился Бильбо. – Прекрасный сад и чудесное место –
Хоббитания, только вот устал я, пора на отдых.
  – Значит, как сказал, так и сделаешь?
  – Конечно. Я от своего слова никогда не отступаюсь.
  – Ну, тогда и разговаривать больше не о чем. Решил так решил –
сделай все по-задуманному, тебе же будет лучше, а может, и не
только тебе.
  – Хорошо бы. Но уж в четверг-то я посмеюсь, есть у меня в
запасе одна шуточка.
  – Как бы над тобой самим не посмеялись, – покачал головою
Гэндальф.
  – Там посмотрим, – сказал Бильбо.
  На Кручу въезжала повозка за повозкой. Кое-кто ворчал, что
вот, мол, "одни чужаки руки греют, а местные мастера без дела
сидят", но вскоре из Торбы посыпались заказы на разные яства,
пития и роскошества – на все, чем торговали в Норгорде и вообще
в Хоббитании. Народ заволновался: до праздника считанные дни, а
где же почтальон с приглашениями?
  Приглашения не замедлили, так что даже почтальонов не хватило,
пришлось набирать доброхотов. К Бильбо несли сотни вежливых и
витиеватых ответов. "Спасибо, – гласили они на разные лады, –
спасибо, непременно придем".
  Ворота Торбы украсила табличка: ВХОДИТЬ ТОЛЬКО ПО ДЕЛУ НАСЧЕТ
УГОЩЕНИЯ. Но, даже измыслив дело насчет Угощения, войти было
почти невозможно. Занятой по горло Бильбо сочинял приглашения,
подкалывал ответы, упаковывал подарки и устраивал кой-какие свои
дела, с Угощением никак не связанные. После прибытия Гэндальфа
он на глаза никому не показывался.
  Однажды утром хоббиты увидели, что на просторном лугу, к югу
от главного входа в Торбу, разбивают шатры и ставят павильоны.
Со стороны дороги прорубили проход через заросли и соорудили
большие белые ворота. Три семейства Исторбинки, чьи усадьбы
граничили с лугом, ахнули от восторга и упивались всеобщей
завистью. А старый Жихарь Скромби перестал даже притворяться,
будто работает в саду.
  Шатры вырастали не по дням, а по часам. Самый большой из них
был так велик, что в нем поместилось громадное дерево, стоявшее
во главе стола. На ветки дерева понавешали фонариков. А
интереснее всего хоббитам была огромная кухня под открытым
небом, на лугу. Угощение готовили во всех трактирах и харчевнях
на много лиг вокруг, а здесь, возле Торбы, вдобавок орудовали
гномы и прочие новоприбывшие чужеземцы. Хоббиты взволновались
еще сильнее.
  Между тем небо затянуло. Погода испортилась в среду, накануне
Угощения. Встревожились все до единого. Но вот настал четверг,
двадцать второе сентября. Засияло солнце, тучи разошлись, флаги
заплескались, и пошла потеха.
  Бильбо Торбинс обещал всего-навсего Угощение, а на самом деле
устроил великое празднество. Ближайших соседей пригласили от
первого до последнего. А если кого и забыли пригласить, то они
все равно пришли, так что это было не важно. Многие были
призваны из дальних уделов Хоббитании, а некоторые даже из-за
границы. Бильбо встречал званых (и незваных) гостей у Белых
ворот. Он раздавал подарки всем и каждому; а кто хотел получить
еще один, выбирался черным ходом и снова подходил к воротам.
Хоббиты всегда дарят другим подарки на свой день рождения –
обычно недорогие, и не всем, как в этот раз; но обычай хороший.
В Норгорде и Приречье что ни день, то чье-нибудь рожденье, а
значит, в этих краях хоббит может рассчитывать хотя бы на один
подарок в неделю. Им не надоедает.
  А тут и подарки были просто удивительные. Хоббиты помоложе так
поразились, что чуть не позабыли угощаться. Им достались дивные
игрушки: некоторым – чудесные, а некоторым – так даже волшебные.
Иные были заказаны загодя, год назад, и привезли их из
Черноречья и Подгорного Царства: гномы постарались.
  Когда всех встретили, приветили и провели в ворота, начались
песни, пляски, музыка, игры – а еды и питья хоть отбавляй.
Угощение было тройное: полдник, чай и обед (или, пожалуй, ужин).
К полднику и чаю народ сходился в шатры; а все остальное время
пили и ели, что кому и где хочется, с одиннадцати до половины
седьмого, пока не начался фейерверк.
  Фейерверком заправлял Гэндальф: он не только привез ракеты, он
их сам смастерил, чтобы разукрасить небо огненными картинами. Он
же наготовил множество хлопушек, шутих, бенгальских огней,
золотой россыпи, факельных искрометов, гномьих сверкающих
свечей, эльфийских молний и гоблинского громобоя. Получались они
у него превосходно, и с годами все лучше.
  Огнистые птицы реяли в небе, оглашая выси звонким пением. На
темных стволах дыма вспыхивала ярко-зеленая весенняя листва, и с
сияющих ветвей на головы хоббитам сыпались огненные цветы,
сыпались и гасли перед самым их носом, оставляя в воздухе нежный
аромат. Рои блистающих мотыльков вспархивали на деревья,
взвивались в небо цветные огни – и оборачивались орлами,
парусниками, лебедиными стаями. Багровые тучи низвергали на
землю блистающий ливень. Потом грянул боевой клич, пучок
серебристых копий взметнулся к небу и со змеиным шипом обрушился
в реку. Коронный номер в честь Бильбо: Гэндальф себя показал.
Все огни потухли; в небо поднялся исполинский дымный столп. Он
qjksahkq в дальнюю гору, вершина ее разгорелась и полыхнула ало-
зеленым пламенем. Из пламени вылетел красно-золотой дракон, до
ужаса настоящий, только поменьше: глаза его горели яростью,
пасть изрыгала огонь, с бешеным ревом описал он три свистящих
круга, снижаясь на толпу. Все пригнулись, многие попадали
ничком. Дракон пронесся над головами хоббитов, перекувырнулся в
воздухе и с оглушительным грохотом взорвался над Приречьем.
  – Пожалуйте к столу! – послышался голос Бильбо.
  Общий ужас и смятенье как рукой сняло: хоббиты повскакивали на
ноги. Всех ожидало дивное пиршество; особые столы для родни были
накрыты в большом шатре с деревом. Там собрались сто сорок
четыре приглашенных (это число у хоббитов называется "гурт", но
народ на гурты считать не принято) – семьи, с которыми Бильбо и
Фродо состояли хоть в каком-нибудь родстве, и несколько
избранных друзей дома, вроде Гэндальфа.
  И многовато было среди них совсем еще юных хоббитов, явившихся
с родительского позволения: родители обычно позволяли им
допоздна засиживаться за чужим столом – а то поди их накорми, не
говоря уж – прокорми.
  Во множестве были там Торбинсы и Булкинсы, Кролы и
Брендизайки, не обойдены Ройлы (родня бабушки Бильбо), Ейлы и
Пойлы (дедова родня), представлены Глубокопы, Бобберы,
Толстобрюхлы, Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстопалы. Иные
угодили в родственники Бильбо нежданно-негаданно: кое-кто из них
и в Норгорде-то никогда не бывал. Присутствовал и Оддо Лякошель-
Торбинс с женою Любелией. Они терпеть не могли Бильбо и
презирали Фродо, но приглашение было писано золотыми чернилами
на мраморной бумаге, и они не устояли. К тому же кузен их Бильбо
с давних пор славился своей кухней.
  Сто сорок четыре избранника рассчитывали угоститься на славу;
они только побаивались послеобеденной речи хозяина (а без нее
нельзя). Того и жди понесет он какую-нибудь околесицу под
названием "стихи" или, хлебнув стакан-другой, пустится в
россказни о своем дурацком и непонятном путешествии. Угощались
до отвала: ели сытно, много, вкусно и долго. Чего не съели,
забрали с собой. Потом несколько недель еды в окрестностях почти
никто не покупал, но торговцы были не в убытке: все равно Бильбо
начисто опустошил их погреба, запасы и склады – за деньги,
конечно.
  Наконец челюсти задвигались медленнее, и настало время для
Речи. Гости, как говорится у хоббитов, "подкушали" и были
настроены благодушно. В бокалах – любимое питье, на тарелках –
любимое лакомство… Так пусть себе говорит что хочет, послушаем и
похлопаем.
  – Любезные мои сородичи, – начал Бильбо, поднявшись.
  – Тише! Тише! Тише! – закричали гости; хоровой призыв к тишине
звучал все громче и никак не мог стихнуть.
  Бильбо вылез из-за стола, подошел к увешанному фонариками
дереву и взгромоздился на стул. Разноцветные блики пробегали по
его праздничному лицу, золотые пуговки сверкали на шелковом
жилете. Он был виден всем в полный рост: одну руку не вынимал из
кармана, а другой помахивал над головой.
  – Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, – начал он снова, –
разлюбезные Кролы и Брендизайки, Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы
и Дудстоны, а также Бобберы, Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы
и Шерстопалы!
  – И Шерстолапы! – заорал пожилой хоббит из угла. Он, конечно,
был Шерстолап, и недаром: лапы у него были шерстистые,
здоровенные и возлежали на столе.
  – И Шерстолапы, – согласился Бильбо. – Милые мои Лякошель-
Rnpahmq{, я рад и вас приветствовать в Торбе-на-Круче. Нынче мне
исполнилось сто одиннадцать лет: три, можно сказать, единицы!
  – Урра! Урра! Урра! Многая лета! – закричали гости и радостно
забарабанили по столам. То самое, что нужно: коротко и ясно.
  – Надеюсь, что вам так же весело, как и мне.
  Оглушительные хлопки. Крики "Еще бы!", "А как же!",
"Конечно!". Трубы и горны, дудки и флейты и прочие духовые
инструменты; звон и гул.
  Молодые хоббиты распечатали сотни музыкальных хлопушек со
странным клеймом ЧРНРЧ: им было непонятно, зачем такое клеймо,
но хлопушки прекрасные. А в хлопушках – маленькие инструменты,
звонкие и чудно сделанные. В углу шатра юные Кролы и
Брендизайки, решив, что дядя Бильбо кончил говорить (вроде все
уже сказал), устроили оркестр и начали танцевать. Юный Многорад
Крол и молоденькая Мелирот Брендизайк взобрались на стол и стали
с колокольцами в руках отплясывать "Брызгу-дрызгу" – очень
милый, но несколько буйный танец.
  Однако Бильбо потребовал внимания. Он выхватил горн у какого-
то хоббитенка и трижды в него протрубил. Шум улегся.
  – Я вас надолго не задержу! – прокричал Бильбо.
  Отовсюду захлопали.
  – Я созвал вас нынче с особой целью. – Сказано это было так,
что все насторожились. – Вернее, не с одной, а с тремя особыми
целями! – Наступила почти что тишина, и некоторые Кролы даже
приготовились слушать. – Во-первых, чтобы сказать вам, что я
счастлив всех вас видеть и что с такими прекрасными и
превосходными хоббитами, как вы, прожить сто одиннадцать лет
легче легкого!
  Радостный гомон одобрения.
  – Добрую половину из вас я знаю вдвое хуже, чем следует, а
худую половину люблю вдвое меньше, чем надо бы.
  Сказано было сильно, но не очень понятно. Плеснули редкие
хлопки, и все призадумались: так ли уж это лестно слышать?
  – Во-вторых, чтобы вы порадовались моему дню рождения.
  Прежний одобрительный гул.
  – Нет, не моему: НАШЕМУ. Ибо в день этот, как вы знаете,
родился не только я, но и мой племянник, мой наследник Фродо.
Нынче он достиг совершеннолетия и вступает во владение
имуществом.
  Кое-кто из старших снисходительно похлопал. "Фродо! Фродо!
Старина Фродо!" – выкрикивала молодежь. Лякошель-Торбинсы
насупились и стали гадать, как это Фродо "вступает во владение".
  – Вдвоем нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько,
сколько вас тут собралось, – один, извините за выражение, гурт.
  Гости безмолвствовали. Это еще что за новости? Многие, а
особенно Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их
пригласили сюда только для ровного счета. "Скажет тоже: один
гурт. Фу, как грубо".
  – К тому же сегодня годовщина моего прибытия верхом на бочке в
Эсгарот при Долгом озере. Хотя тогда я про свой день рождения не
сразу и вспомнил. Мне было всего-то пятьдесят один год, а что
такое в молодости год-другой! Правда, пиршество учинили
изрядное; только я, помнится, был сильно простужен и едва
выговаривал: "Пребдого бдагодаред". Теперь я пользуюсь случаем
выговорить это как следует: премного благодарен вам всем за то,
что вы удосужились прибыть на мое скромное празднество!
  Упорное молчание. Все боялись, что сейчас он разразится песней
или какими-нибудь стихами, и всем заранее было тоскливо. Что бы
ему на этом кончить? А они бы выпили за его здоровье. Но Бильбо
не стал ни петь, ни читать стихи. Он медленно перевел дыхание.
  – В-третьих и в-последних, – сказал он, – я хочу сделать одно
ОБЪЯВЛЕНИЕ. – Это слово он вдруг произнес так громко, что все,
кому это еще было под силу, распрямились. – С прискорбием
объявляю вам, что хотя, как я сказал, прожить сто одиннадцать
лет среди вас легче легкого, однако же пора и честь знать. Я
отбываю. Только вы меня и видели. ПРОЩАЙТЕ!
  Он ступил со стула и исчез. Вспыхнул ослепительный огонь, и
все гости зажмурились. Открыв глаза, они увидели, что Бильбо
нигде нет. Сто сорок четыре ошарашенных хоббита так и замерли.
Старый Оддо Шерстолап снял ноги со стола и затопотал. Потом
настала мертвая тишина: гости приходили в себя. И вдруг
Торбинсы, Булкинсы, Кролы, Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Пойлы,
Глубокопы, Бобберы, Толстобрюхлы, Барсуксы, Дороднинги,
Дудстоны, Шерстопалы и Шерстолапы заговорили все разом.
  Они соглашались друг с другом, что это безобразно и неучтиво и
что надо это поскорее заесть и запить. "Я и всегда говорил, что
он тронутый", – слышалось отовсюду. Даже проказливые Кролы, за
малым исключением, не одобрили Бильбо. Тогда, правда, почти
никто еще не понимал, что же произошло; бранили вздорную
выходку. Только старый и мудрый Дурри Брендизайк хитро
прищурился. Ни преклонные годы, ни преизобильные блюда не
помутили его рассудка, и он сказал своей невестке Замиральде:
  – Нет, милочка, это все не просто так. Торбинс-то, оболтус,
небось опять сбежал. Неймется старому балбесу. Ну и что? Еда-то
на столе осталась. И он крикнул Фродо принести еще вина. А Фродо
был единственный, кто не вымолвил ни слова. Он молча сидел возле
опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на выкрики и
вопросы. Он, конечно, оценил проделку, хотя знал о ней заранее,
и едва удержался от смеха при дружном возмущении гостей. Но ему
было как-то горько: он вдруг понял, что не на шутку любит
старого хоббита. Гости ели и пили, обсуждали и осуждали
дурачества Бильбо Торбинса, прежние и нынешние, – разгневались и
ушли одни Лякошель-Торбинсы. Наконец Фродо устал распоряжаться,
он велел подать еще вина, встал, молча осушил бокал за здоровье
Бильбо и тишком выбрался из шатра.
  Бильбо Торбинс говорил речь, трогая золотое Кольцо в кармане:
то самое, которое он столько лет втайне берег как зеницу ока.
Шагнув со стула, он надел Кольцо – и с тех пор в Хоббитании его
не видел ни один хоббит.
  С улыбкой послушав, как галдят ошеломленные гости в шатре и
вовсю веселятся не удостоенные особого приглашения хоббиты, он
ушел в дом, снял праздничный наряд, сложил шелковый жилет,
аккуратно завернул его в бумагу и припрятал в ящик. Потом быстро
натянул какие-то лохмотья и застегнул старый кожаный пояс. На
поясе висел короткий меч в потертых ножнах. Бильбо вздохнул и
вытащил из пронафталиненного шкафа древний плащ с капюшоном.
Плащ хранился как драгоценность, хотя был весь в пятнах и совсем
выцветший – а некогда, вероятно, темно-зеленый. Одежда была ему
великовата. Он зашел в свой кабинет и достал из потайного ящика
обернутый в тряпье загадочный сверток, кожаную папку с рукописью
и какой-то толстый конверт. Рукопись и сверток он втиснул в
здоровенный заплечный мешок, который стоял посреди комнаты,
почти доверху набитый. В конверт он сунул золотое Кольцо на
цепочке, запечатал его, адресовал Фродо и положил на каминную
доску. Но потом вдруг схватил и запихнул в карман. Тут дверь
распахнулась, и быстрым шагом вошел Гэндальф.
  – Привет! – сказал Бильбо. – А я как раз думал, почему это
тебя не видно?
  – Рад, что тебя теперь видно, – отвечал маг, усаживаясь в
кресло. – Я хочу перекинуться с тобою словом-другим. Так что –
on-твоему, все в порядке?
  – А как же, – подтвердил Бильбо. – Вспышка только лишняя –
даже я удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?
  – Моя, конечно. Недаром ты многие годы скрывал Кольцо, и пусть
уж гости твои гадают как умеют, исчез ты или пошутил.
  – А шутку мне испортил, – сказал Бильбо.
  – Да не шутку, а дурацкую затею… только вот говорить-то теперь
поздно. Растревожил родню, и девять или девяносто девять дней о
тебе будет болтать вся Хоббитания.
  – Пусть болтает. Мне нужен отдых, долгий отдых, я же тебе
говорил. Бессрочный отдых: едва ли я сюда когда-нибудь вернусь.
Да и незачем, все устроено… Постарел я, Гэндальф. Так-то вроде
не очень, а кости ноют. Нечего сказать: "Хорошо сохранился!" –
Он фыркнул. – Ты понимаешь, я тонкий-претонкий, как масло на
хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо как-то переиначивать жизнь.
  Гэндальф не сводил с него пристального, озабоченного взгляда.
  – Да, в самом деле скверно, – задумчиво сказал он. – Ты,
пожалуй, все правильно придумал.
  – Это уж чего там, дело решенное. Я хочу снова горы повидать,
понимаешь, Гэндальф, – горы, хочу найти место, где можно и
вправду отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных
родственников, без гостей, чтобы в звонок не звонили. И книгу
мою ведь нужно дописать. Я придумал для нее чудесный конец: "… и
счастливо жил до скончания дней".
  Гэндальф рассмеялся.
  – Конец неплохой. Только читать-то ее некому, как ни кончай.
  – Кому надо, прочтут. Фродо вон уже читал, хоть и без конца.
Ты, кстати, приглядишь за Фродо?
  – В оба глаза, хоть мне и не до того.
  – Он бы, конечно, пошел за мной по первому зову. Даже и
просился, незадолго до Угощения. Но пока что у него это все на
словах. Мне-то перед смертью надо снова глушь да горы повидать,
а он сердцем здесь, в Хоббитании: ему бы лужайки, перелески,
ручейки. Уютно, спокойно. Я ему, разумеется, все оставил, кроме
разных безделок, – надеюсь, он будет счастлив, когда
пообвыкнется. Пора ему самому хозяином стать.
  – Все оставил? – спросил Гэндальф. – И Кольцо тоже? У тебя
ведь так было решено, помнишь?
  – К-конечно, все… а Кольцо… – Бильбо вдруг запнулся.
  – Где оно?
  – В конверте, если хочешь знать, – разозлился Бильбо. – Там,
на камине. Нет, не там… У меня в кармане! – Он засмеялся. –
Странное дело! – пробормотал он. – Хотя чего тут странного? Хочу
– оставляю, не хочу – не оставляю.
  Гэндальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
  – По-моему, Бильбо, надо его оставить, – сказал он. – А ты что
– не хочешь?
  – Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним
расставаться. Да и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? – спросил
он ломким, чуть ли не визгливым голосом, раздраженно и
подозрительно. – Все-то тебе мое Кольцо не дает покоя: мало ли
что я добыл, твое какое дело?
  – Да, именно что покоя не дает, – подтвердил Гэндальф. – Долго
я у тебя допытывался правды, очень долго. Волшебные Кольца –
они, знаешь ли, волшебные, со всякими подвохами и
неожиданностями. А твое Кольцо мне было особенно любопытно,
скрывать не стану. Если уж ты собрался путешествовать, то мне
его никак нельзя упускать из виду. А владел ты им, кстати, не
чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не
понадобится.
  Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гэндальфа.
Добродушное лицо его вдруг ожесточилось.
  – Почем ты знаешь? – выкрикнул он. – Какое тебе дело? Мое –
оно мое и есть. Мое, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко
мне в руки.
  – Конечно, конечно, – сказал Гэндальф. – Только зачем так
волноваться?
  – С тобой разволнуешься, – отозвался Бильбо. – Говорят тебе:
оно – мое. Моя…. моя "прелесть"! Да, вот именно – моя
"прелесть"!
  Гэндальф смотрел спокойно и пристально, только в глазах его
огоньком зажглось тревожное изумление.
  – Было уже, – заметил он. – Называли его так. Правда, не ты.
  – Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл!
Было оно его, а теперь мое. Мое, и навсегда!
  Гэндальф поднялся, и голос его стал суровым.
  – Поостерегись, Бильбо, – сказал он. – Оставь Кольцо! А сам
ступай куда хочешь – и освободишься.
  – Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! – упрямо выкрикнул
Бильбо.
  – Легче, легче, любезный хоббит! – проговорил Гэндальф. – Всю
твою жизнь мы были друзьями, припомни-ка. Ну-ну! Делай, как
обещано: выкладывай Кольцо!
  – Ты, значит, сам его захотел? Так нет же! – крикнул Бильбо. –
Не получишь! Я тебе мою "прелесть" не отдам, понял? – Он
схватился за рукоять маленького меча.
  Глаза Гэндальфа сверкнули.
  – Я ведь тоже могу рассердиться, – предупредил он. –
Осторожнее – а то увидишь Гэндальфа Серого в гневе!
  Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.
  Бильбо попятился; он часто дышал и не мог вынуть руку из
кармана. Так они стояли друг против друга, И воздух тихо звенел.
Гэндальф взглядом пригвоздил хоббита к стене; кулаки Бильбо
разжались, и он задрожал.
  – Что это ты, Гэндальф, в самом деле, – проговорил он. –
Словно и не ты вовсе. А в чем дело-то? Оно же ведь мое? Я ведь
его нашел, и Горлум убил бы меня, если б не оно. Я не вор, я его
не украл, мало ли что он кричал мне вслед.
  – Я тебя вором и не называл, – отозвался Гэндальф. – Да и я не
грабитель – не отнимаю у тебя твою "прелесть", а помогаю тебе.
Лучше бы ты мне доверял, как прежде. – Он отвернулся, тень его
съежилась, и Гэндальф снова сделался старым и усталым, сутулым и
озабоченным.
  Бильбо провел по глазам ладонью.
  – Прости, пожалуйста, – сказал он. – Что-то на меня накатило…
А теперь вот, кажется, прошло. Мне давно не по себе: взгляд, что
ли, чей-то меня ищет? И все-то мне хотелось, знаешь, надеть его,
чтоб исчезнуть, и все-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в
ящик запирать – но не было мне покоя, когда Кольцо не в кармане.
И вот теперь сам не знаю, что с ним делать…
  – Зато я знаю, что с ним делать, – объявил Гэндальф. – Пока
что знаю. Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его
Фродо, а там уж – моя забота.
  Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.
  – Ладно, – выговорил он. – Отдам. – Потом пожал плечами и
виновато улыбнулся. – По правде сказать, зачем и празднество
было устроено: чтобы раздарить побольше подарков, а заодно уж…
Казалось, так будет легче. Зря казалось, но теперь нужно доводит
дело до конца.
  – Иначе и затевать не стоило, – подтвердил Гэндальф.
  – Ну что ж, – сказал Бильбо. – Пусть оно достанется Фродо в
придачу к остальному. – Он глубоко вздохнул. – Пора мне, пойду,
а то как бы кому на глаза не попасться. Со всеми я распрощался…
– Он подхватил мешок и шагнул к двери.
  – Кольцо-то осталось у тебя в кармане, – напомнил маг.
  – Осталось, да! – горько выкрикнул Бильбо. – А с ним и
завещание, и прочие бумаги. Возьми их, сам распорядись. Так
будет надежнее.
  – Нет, мне Кольцо не отдавай, – сказал Гэндальф. – Положи его
на камин. Фродо сейчас явится. Я подожду.
  Бильбо вынул конверт из кармана и хотел было положить его
возле часов, но рука его дрогнула, и конверт упал на пол.
Гэндальф мигом нагнулся за ним, поднял и положил на место.
Хоббита снова передернуло от гнева.
  Но вдруг лицо его просветлело и озарилось улыбкой.
  – Ну, вот и все, – облегченно сказал он. – Пора трогаться!
  Они вышли в прихожую. Бильбо взял свою любимую трость и
призывно свистнул. Из разных дверей появились три гнома.
  – Все готово? – спросил Бильбо. – Упаковано, надписано?
  – Готово! – был ответ.
  – Так пошли же! – И он шагнул к двери.
  Ночь была ясная, в черном небе сияли звезды. Бильбо глянул
ввысь и вздохнул полной грудью.
  – Неужели? Неужели снова в путь, куда глаза глядят, и с
гномами? Ох, сколько лет мечтал я об этом! Прощай! – сказал он
своему дому, склонив голову перед его дверями. – Прощай,
Гэндальф!
  – Не прощай, Бильбо, а до свидания! Поосторожней только! Ты
хоббит бывалый, а пожалуй что, и мудрый…
  – Поосторожней! Еще чего! Нет уж, обо мне теперь не
беспокойся. Я счастлив, как давно не был, – сам небось
понимаешь, что это значит. Время мое приспело, и путь мой передо
мною.
  Вполголоса, точно боясь потревожить темноту и тишь, он пропел
себе под нос:
  В поход, беспечный пешеход,
  Уйду, избыв печаль, –
  Спешит дорога от ворот
  В заманчивую даль,
  Свивая тысячу путей
  В один, бурливый, как река,
  Хотя, куда мне плыть по ней,
  Не знаю я пока!
  Постоял, помолчал и, не вымолвив больше ни слова, повернулся
спиной к огням и пошел – за ним три гнома – сначала в сад, а
оттуда вниз покатой тропой. Раздвинув живую изгородь, он скрылся
в густой высокой траве, словно ее шевельнул ветерок.
  Гэндальф постоял и поглядел ему вслед, в темноту.
  – До свидания, Бильбо, дорогой мой хоббит! – тихо сказал он и
вернулся в дом.
  Фродо не замедлил явиться и увидел, что Гэндальф сидит в
полутьме, о чем-то глубоко задумавшись.
  – Ушел? – спросил Фродо.
  – Да, ушел, – отвечал Гэндальф, – сумел уйти.
  – А хорошо бы… то есть я все-таки надеялся целый вечер, что
это просто шутка, – сказал Фродо. – Хотя в душе знал, что он и
правда уйдет. Он всегда шутил всерьез. Вот ведь – опоздал его
проводить.
  – Да нет, он так, наверно, и хотел уйти – без долгих проводов,
– сказал Гэндальф. – Не огорчайся. Теперь с ним все в порядке.
Nm тебе оставил сверток – вон там.
  Фродо взял конверт с камина, поглядел на него, но раскрывать
не стал.
  – Там должно быть завещание и прочие бумаги в этом роде, –
сказал маг. – Ты теперь хозяин Торбы. Да, и еще там золотое
Кольцо.
  – Как, и Кольцо? – воскликнул Фродо. – Он и его мне оставил? С
чего бы это? Впрочем, пригодится.
  – Может, пригодится, а может, и нет, – сказал Гэндальф. – Пока
что я бы на твоем месте Кольца не трогал. Береги его и не болтай
о нем. А я пойду спать.
  Теперь Фродо поневоле остался за хозяина, и ему, увы, надо
было провожать и выпроваживать гостей. Слухи о диковинном деле
уже облетели весь луг, но Фродо отвечал на любые вопросы одно и
то же: "Наутро все само собой разъяснится". К полуночи за особо
почтенными гостями подъехали повозки. Одна за другой наполнялись
они сытыми-пресытыми, но исполненными ненасытного любопытства
хоббитами и катили в темноту. Пришли трезвые садовники и вывезли
на тачках тех, кому не служили ноги.
  Медленно тянулась ночь. Солнце встало гораздо раньше, чем
хоббиты, но утро наконец взяло свое. Явились приглашенные
уборщики – и принялись снимать шатры, уносить столы и стулья,
ложки и ножи, бутылки и тарелки, фонари и кадки с цветами,
выметать объедки и конфетные фантики, собирать забытые сумки,
перчатки, носовые платки и нетронутые яства (представьте,
попадались и такие). Затем подоспели неприглашенные Торбинсы и
Булкинсы, Барсуксы и Кролы и еще многие вчерашние гости из тех,
кто жил или остановился неподалеку. К полудню пришли в себя даже
те, кто сильно перекушал накануне, и возле Торбы собралась
изрядная толпа незваных, но не то чтобы нежданных гостей.
  Фродо вышел на крыльцо улыбаясь, но с усталым и озабоченным
видом. Он приветствовал всех собравшихся, однако сообщил
немногим более прежнего. Теперь он просто-напросто твердил
направо и налево:
  – Господин Бильбо Торбинс отбыл в неизвестном направлении,
насколько я знаю, он не вернется.
  Кое-кому из гостей он предложил зайти: им были оставлены
"гостинцы" от Бильбо.
  В прихожей громоздилась куча пакетов, свертков, мелкой мебели
– и все с бумажными бирками. Бирки были вот какие:
  "АДЕЛАРДУ КРОЛУ, в его ПОЛНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ, от Бильбо" –
зонтик. За многие годы Аделард присвоил десятки зонтиков без
всяких бирок.
  "ЛОРЕ ТОРБИНС в память о ДОЛГОЙ переписке, с любовью от
Бильбо" – огромная корзина для бумажной трухи. Лора, сестра
покойника Дрого и старейшая родственница Бильбо и Фродо,
доживала девяносто девятый год, пятьдесят из них она изводила
бумагу на добрые советы любезным адресатам.
  "МИЛЛУ ГЛУБОКОПУ, а вдруг понадобится, от Б. Т." – золотое
перо и бутылка чернил. Милл никогда не отвечал на письма.
  "АНЖЕЛИЧИКУ от дяди Бильбо" – круглое веселое зеркальце. Юная
Анжелика Торбинс явно считала свое миловидное личико достойным
всеобщего восхищения.
  "Для пополнения БИБЛИОТЕКИ ГУГО ТОЛСТОБРЮХЛА от пополнителя" –
книжная полка (пустая). Гуго очень любил читать чужие книги и в
мыслях не имел их возвращать.
  "ЛЮБЕЛИИ ЛЯКОШЕЛЬ-ТОРБИНС, в ПОДАРОК" – набор серебряных
ложек. Бильбо подозревал, что это она растащила почти все его
ложки, пока он странствовал Туда и Обратно. Любелия о
подозрениях прекрасно знала. И когда она явилась – попозже, чем
mejnrnp{e, – она сразу поняла гнусный намек, но и дареными
ложками не побрезговала.
  Это лишь несколько надписей, а гостинцев там было видимо-
невидимо. За многие годы долгой жизни Бильбо его обиталище
довольно-таки захламостилось. Вообще в хоббитских норах хлам
скоплялся как по волшебству, отчасти поэтому и возник обычай
раздаривать как можно больше на свои дни рождения. Вовсе не
всегда эти подарки были прямо-таки новые, а не передаренные,
один-два образчика старого мусома непонятного назначения обошли
всю округу. Но Бильбо-то обычно дарил новые подарки и не
передаривал дареное. Словом, старинная нора теперь малость
порасчистилась.
  Да, все гостинцы были с бирками, надписанными собственной
рукой Бильбо, и кое-что было подарено с умыслом, а кое-что в
шутку. Но, конечно, большей частью дарилось то, что пригодится и
понадобится. Малоимущие хоббиты, особенно с Исторбинки, были
очень даже довольны. Старому Жихарю Скромби достались два мешка
картошки, новая лопата, шерстяной жилет и бутыль ревматического
снадобья. А старый Дурри Брендизайк в благодарность за
многократное гостеприимство получил дюжину бутылок "Старого
Виньяра", крепленого красного вина из Южного удела; вина вполне
выдержанного, тем более что заложил его еще отец Бильбо. Дурри
тут же простил Бильбо, что было прощать, и после первой же
бутылки провозгласил его мужиком что надо.
  Тоже и Фродо жаловаться не приходилось. Главные-то сокровища:
книги, картины и всяческая несравненная мебель – оставлены были
ему. И при всем при этом никакого следа денег или
драгоценностей: ни денежки, ни бусинки никому не досталось.
  Новый день потонул в хлопотах. С быстротой пожара
распространился слух, будто все имущество Бильбо пойдет в
распродажу или, того пуще, на дармовщинку – приходи и бери.
Охочие хоббиты валили толпами, а спроваживать их приходилось по
одному.
  Телеги и тачки загромоздили двор от крыльца до ворот.
  В разгар суматохи явились Лякошель-Торбинсы. Фродо как раз
пошел передохнуть и оставил за себя приятеля, Мерри Брендизайка.
Когда Оддо громогласно потребовал "этого племянничка Бильбо",
Мерри развел руками.
  – Ему нездоровится, – сказал он.
  – Проще говоря, племянничек прячется, – уточнила Любелия. – Ну
а мы пришли его повидать – и непременно повидаем. Поди-ка доложи
ему об этом.
  Мерри отправился докладывать, и Лякошели долго проторчали в
прихожей. Наконец их впустили в кабинет. Фродо сидел за столом,
заваленным кипой бумаг. Вид у него был нездоровый – и уж, во
всяком случае, не слишком приветливый; он поднялся из-за стола,
держа руку в кармане, но разговаривал вполне учтиво.
  А Лякошели вели себя весьма напористо. Сначала они стали
предлагать за разные вещи бросовые цены. Фродо отвечал, что
подарки подарками, а вообще-то здесь ничего не продается, они
поджали губы и сказали, что это крайне подозрительно.
  – Мне одно ясно, – добавил Оддо, – что уж кто-кто, а ты-то
себе неплохо руки нагрел. Требую немедленно показать завещание!
  Если б не "племянник", усадьба досталась бы Оддо. Он прочел
завещание, перечел его – и фыркнул. Увы, все в нем было ясно и
правильно, и положенные восемь свидетелей аккуратно расписались
красными чернилами.
  – Опять мы остались в дураках! – сказал Оддо жене. –
Шестьдесят лет прождали – и опять! Что он тебе, серебряные ложки
преподнес? Вот подлец!
  Он злобно глянул на Фродо и пошел прочь. Любелия, правда,
задержалась. Вскоре Фродо опасливо выглянул из кабинета и
увидел, что она тщательно обшаривает все уголки и выстукивает
стены и полы. Он твердой рукой выпроводил ее, попутно избавив от
нескольких небольших, но ценных приобретений, случайно
завалившихся ей в зонтик. Она, видно, готовилась изречь на
прощание что-то убийственное – и, обернувшись на крыльце,
прошипела:
  – Ты еще об этом пожалеешь, молокосос! Ты-то чего остался?
Тебе здесь не место: какой из тебя Торбинс? Ты… ты настоящий
Брендизайк!
  – Слыхал, Мерри? Вот как меня оскорбляют, – сказал Фродо,
запирая за нею дверь.
  – Это разве оскорбляют, – отозвался Мерри Брендизайк. –
Бессовестно льстят тебе в глаза, если хочешь знать. Ну какой из
тебя Брендизайк?
  Они прошлись по дому и выгнали трех юнцов-хоббитов (двух
Булкинсов и одного Боббера), которые копались в погребах. С
резвым Гризли Шерстолапом у Фродо вышла настоящая потасовка: тот
выстучал гулкое эхо под полом в большой кладовой и копал не
покладая рук.
  Россказни о сокровищах Бильбо будили алчное любопытство и
праздные надежды: известно ведь, что темным, а то и злодейским
путем добытое золото принадлежит любому хвату, лишь бы ему не
помешали вовремя ухватить.
  Выпихнув Гризли за дверь, Фродо рухнул на стул в прихожей.
  – Закрывай лавочку, Мерри, – сказал он. – Запри дверь и не
пускай больше никого, пусть хоть с тараном придут.
  Он уселся за поздний чай, и едва уселся, как в дверь тихо
постучали. "Опять Любелия, – подумал он. – Нет уж, пусть
подождет до завтра – авось придумает что-нибудь пообиднее". Он
прихлебнул из чашки, не обращая внимания на новый, куда более
громкий стук. Вдруг в окне показалась голова мага.
  – Если ты меня сейчас же не впустишь, Фродо, я тебе не то что
дверь высажу, я всю твою лачугу загоню в тартарары! – крикнул
он.
  – Это ты, Гэндальф? Прости, пожалуйста! – спохватился Фродо,
кидаясь к дверям. – Заходи, заходи! Я думал, это Любелия.
  – Тогда ладно, прощаю. Не волнуйся, я ее сейчас видел в
Приречье – такую кислую, что у меня до сих пор оскомина.
  – А я уж лучше и жаловаться не буду. Честно говоря, я чуть не
надел Кольцо Бильбо: так и хотелось исчезнуть.
  – Не надел, и молодец! – сказал Гэндальф. – Поосторожнее с
Кольцом, Фродо. Я из-за него и вернулся: сказать тебе пару слов.
  – А в чем дело?
  – Что ты про него знаешь?
  – То, что Бильбо рассказывал, всю историю – как он его нашел и
как оно ему пригодилось.
  – И какую же историю он тебе рассказывал? – поинтересовался
маг.
  – Нет, не ту, которую гномам и которая записана в его книге, –
ответил Фродо. – Он рассказал мне все по правде почти сразу, как
я сюда переехал. Раз ты у него дознался, то чтоб и я знал.
"Пусть у нас все будет начистоту, Фродо, – сказал он, – только
ты уж помалкивай. Теперь-то оно все равно мое". – Еще того
интереснее, – заметил Гэндальф. – Ну и как тебе это нравится?
  – Ты насчет выдумки про "подарочек"? Да, бестолковая и нелепая
выдумка. А главное, очень уж непохоже на Бильбо: я, помню,
здорово удивлялся.
  – Я тоже. Но владельцы волшебных сокровищ рано или поздно
qr`mnbrq на себя непохожими. Вот и ты будь поосмотрительнее.
Это Кольцо не для того сделано, чтоб ты исчезал, когда тебе
удобно, у него могут быть и другие свойства.
  – Что-то непонятно, – сказал Фродо.
  – Да и мне не совсем понятно, – признался маг. – Кольцо это
заинтересовало меня по-настоящему только вчера вечером. Ты не
волнуйся, я разберусь. И послушай моего совета, спрячь его куда-
нибудь подальше. А главное, не давай никакого повода к толкам и
пересудам. Повторяю тебе: береги его и не болтай о нем.
  – Вон какие загадки! А что в нем опасного?
  – Я еще не уверен и говорить не буду. Но в следующий раз,
наверно, кое-что услышишь. Пока прощай, я тотчас ухожу. – Он
поднялся.
  – Как тотчас? – вскрикнул Фродо. – А я-то думал, ты хоть
неделю у нас поживешь, и так надеялся на твою помощь…
  – Я и собирался, да вот не пришлось. Меня, вероятно, долго не
будет, но в конце-то концов я непременно явлюсь тебя проведать.
Будь готов принять меня в любое время: я приду тайком. На глаза
хоббитам я больше показываться не хочу, я уж вижу, что меня в
Хоббитании невзлюбили. Говорят, от меня только морока да
безобразие. Кто, как не я, сбил с толку Бильбо – а может, даже и
сжил его со свету. Мы с тобой, оказывается, в сговоре и сейчас
делим его богатства.
  – Говорят! – воскликнул Фродо. – Говорят, конечно, Оддо с
Любелией. Фу, какая мерзость! Я бы с радостью отдал и Торбу, и
все на свете, лишь бы вернуть Бильбо или уйти вместе с ним. Я
очень люблю родные места, но, честное слово, кажется, зря за ним
не увязался. Когда-то я его снова увижу – да и увижу ли?
  – Я тоже не знаю когда, – сказал Гэндальф. – И еще многого не
знаю. Будь осторожней! И жди меня в самое неподходящее время. А
пока прощай!
  Фродо проводил его до крыльца. Гэндальф помахал рукой и пошел
широким шагом; Фродо показалось, что старого мага пригибает к
земле какая-то тяжкая ноша. Вечерело, и его серый плащ вмиг
растворился в сумерках.
  Они расстались надолго.